...Текст как Национальная Идентичность (Ассман)...

 Ассман, Ян.  Культурная память: письмо, память о прошлом и полит. идентичность в высоких культурах древности / пер. с нем. М. М. Сокольской. — М.: Яз. слав. культуры, 2004. — 363 с.

• Канонизация традиции приобретает разные форы и степени фиксации.  Предельная — договор или закон.  При этом следование закону или канону не сильно отличалось от дословной передачи канонического текста — "эта "правовая" и "договорная" концепция письменной традиции зародилась в Вавилоне, распространилась на Запад и сохранилась вплоть до поздней античности" (112).
• Это канонизация текста через заклятие переписчика в форме договора, и она распространилась даже на чтение и понимание текста.  Обряд и право совпадают.  Иллюстрирует на примере еврейского канона: два ключевых этапа складывания канона совпадают с потерей правового суверенитета, политической идентичности и даже обрядовой преемственности (вавилонской изгнание и разрушение Второго Храма), идентичность приходилось спасать в каноне.  "Канон в конечном счете подменил собой те учреждения, в рамках и для обоснования которых возникли включенные в него традиции: храм и синедрион" (113).
• Семитский корень перешел в греческий язык в разных конкретных значениях.  Эти конкретные значения соединяет через общую ассоциированность с прямизной, характерной для канона как строительного инструмента (для выравнивания стен).  В этом качестве канон — нормативный инструмент, который не только устанавливает, что есть, но и предписывает, что должно быть (120).  Важен также инструментальный характер понятия канона.
• Смещение значения в метафорическое возникло в церкви в результате принятия списка (таблицы=канона) обязательных тестов священной литературы.  Тут происходит совмещение с понятием истинности, правильности, общеобязательности, "понятие канона стало более конкретным, содержательным и оценочным" (123).  Значение не поменялось, но стало соединять инструментальный и оценочный принцип.
• Пример Египта.  Соединение в государственной символике двух частей Египта и двух противоположных начал.  И у этого мифа, во-первых, символическая функция.  И во-вторых, миф мобилизует энергию, необходимую для того, чтобы установить единство и удержать мир от гибели.  Символы пямяти, или же фигуры воспоминания, имеют характер призыва, они обладают нормативом и формирующей силой.  Фигуры воспоминания, формирующие представление о себе и направляющие деятельность, я назову "мифомоторикой", чтобы выразить динамический и энергетический характер этой идентификационной символики.  Миф о Горе и Сете превращает память об изначальной двойственности в смысловую энергию…  речь здесь идет не о простой длительности, а скорее об энергии возобновления в неизменном виде… несмотря на глубокие сломы" (183).  Энергия единения сильнее энергии отмежевания.  И соединение Верхнего и Нижнего Египта есть соединение всего мира, "господство надо всем".
• Письмо обслуживало не экономку (как в Месопотамии), а политические процессы — это "политические манифесты на службе возникающего государства".  И квалифицирует их как "проспективное воспоминание", обращаются к настоящему как к будущему прошлому и учреждают воспоминание, которые должно сохранять это настоящее живым в культурной памяти.
• Отсюда монументальные формы воплощения, помещение в вечность.  И в публичное поле.  А также их цикличный, по-новому размещающий год характер.  В них исток египетского летописания и историографии.  А также — архитектуры и изобразительного искусства.  А также — иероглифической письменности, как выразительного проекта.  Это создает "монументальный дискурс" (184).  В котором государство воплощайте и себя, и вечный порядок.
• Этот порядок также есть способ увековечивания индивида через связь с государством, поскольку ремесло по изготовлению иероглифических памятников находилось в гос. монополии и требовало лицензии.  Государство держит в руках не только единственное средство воплощения коллективной идентичности и общественной рефлексии, но и единственное средство сохранения в социальной памяти после смерти.  "Открывая возможность коммуникации с потомством через тысячелетия, он дает тем самым индивиду соответственную возможность вечности, которая  провожается столько, сколько он… "остается в памяти благодаря своей добродетели".  Монументальный дискурс — это дискурс "добродетели"… вечности и политической принадлежности" (185).
• Конечно, эта иероглифика не оставалось неизменной и рядом развилась быстро бытовое письмо, сильно упрощенное.  Но именно монументальное письмо оставалось каноном.
• Изобразительность письма и письменность искусства оставалась почти неизменной (10 000 лет, которые поразили Платона).  Но это не свидетельствует о скованности искусства и общества.  Это ситуация прочной связи означающего и означаемого.
• При этом алфавит был очень открытым.  Неизменным оставался принцип — знаками письма могли быть только изображения.
• Особенностью стало то, что нет канонических текстов — текстов, которые заканчивают формирование канона и делят культуру на центр и периферию, текст и комментарий.  Постоянство египетской культуры обязано обряду, а не тексту, изобразительности как инстанции, которая требует повторения, а не новых предложений.  Именно поэтому под угрозой ассимиляции в поздний период она приобрела форму не текста, а храма: храма как прибежищам обрядовой когерентности, на которой эта культура была основана.
• Задачи храмовой постройки: 1) архитектонический (как реализация "плана"); 2) эпиграфический (украшение как реализация образа); 3) культовый; 4) этический (как пространства определённого образа жизни и реализация божественных законов).  В позднем Египте к этому прибавился еще один — как выражение прошлого и специфического исторического сознания.  "Египетский храм поздней эпохи — это постройка-воспоминание", исторической значение, они что-то изображают — и это тростниковая хижина, доисторическая форма святилища (196).
• На связь с традицией указывает и качественно изменившаяся плотность украшения стен изображениями — теперь это не связано с ритуальной функцией того или иного помещения.  Теперь это космографические, географические, богословские и мифологические тексты и изображения.  Письмо приобретает энциклопедические черты.  Иероглифический характер письма позволяет увеличивать набор символов, мир становится алфавитом.  "Египетский храм, принимая в себя весь мир, одновременно закрывается для мира" (198).
• В древнеегипетском храме изображение космоса включает еще и временное измерение.  Храм это еще и "Пра-холм", место "первого раза", а также "горизонт", в котором встает и заходит солнце.  А также изображение предшествующей власти: сначала божественная власть, затем она переходит к династиям полубогов людей — космогонический процесс переходит на небо и служит в орбите движения солнца не столько сотворению, сколько поддержанию существования мира, в котором участвуют и люди.  И местом этого участия становится храм.  Это форма исторического сознания, которую называет "историогинезом", где история соединяется с космогонией, космогония провожается в истории царей.  Нет границы "седьмого дня" между космогонией и историей.  Царские списки для египтян — "орудие, позволяющее точно измерить расстояние каждого данного настоящего от этого пра-времени, а также инструмент периодизации и историзации самого пра-времени", как способ соотнести бессмысленное историческое время с нагруженным смыслом пра-временем, история есть лишь его повторение и ритуальное поддержание", "историческое сознание, сосредоточенное на истоках и круговороте" (200).  "Храм, под-писывая пред-писание богов, становится в то же время "моделью мира"; ведь мир построен по тем же принципам" (201).
• В отношении номоса храма (этоса), отмечает сходство клятвы жреца с экзаменом перед входом в потусторонний мир в Книге Мертвых: перечисление грехов, которых говорящий не совершал.  И это дает основание  сближать номос храма номосом потусторонней жизни.  Но скорее наоборот: храм как книга-канон переносил табу, укорененные в культе, на потусторонний мир — который т.о. предстает связанным местом в близости богов.
• Израиль.  Бог все же трансцендентен.  Но связь определяется избранием и заключением Завета, приспособлением к Богу.
• Главным отличим учреждения идентичности стала экстерриториальность: изгнание и рассеяние в пустыне, "завет заключается между трансцендентным миру, чуждым богом, у которого нет на земле ни храма, ни жертвенника, и народом, который по пути из одной страны, Египта, в другую страну, Ханаан, находится на "нейтральной полосе" сиднейской пустыни".  Заключение Завета предшествует поселению в Земле Обетованной" (218).  Эти обстоятельства идентифицируют не только народ, но и Бога — он всегда тот" кто вывел тебя из Египта".
• Формирование монотеизма в иудейской культуре происходило через противопоставление религии культуре.  Сначала представление о единстве Яхве было частью культа меньшинства.  В культуре Яхве был, но был одним из, хотя и верховным божеством пантеона — и в этом формате религия иудеев соответствовала модели в этом регионе.  Для культа монотеистического Яхве эта культура стала "чужой".  Именно это разделение символизирует фигура Исхода как фигура воспоминания.  Именно эта фигура становится определяющей для последующего становления идентичности еврейства, обреченного на ассимиляцию.  Принадлежность к культуре ("вступление" в нее) происходит через обращение.  Этот народ отграничивает себя "медной стеной".  И образ жизни конструирует в резком противопоставлению тому, который принадлежит той же культуре и "сам собой разумеется".  Поэтому новый образ жизни скорее относится к профессиональному жреческому знанию, законодательство определяется жертвой и отказом от себя — но требование этого этоса предъявляли каждому.
• После изгнания в Вавилоне эта группа оказалась вне ситуации конкуренции за толкование.  И медная стена впервые оказалась защитой.
• Во время персидского владычества, без политического контекста гонения и конкуренции, предание канонизируется, пророк замещает книжником.  В персидском царстве лишь евреи сохранил свою идентичность.  И каждый раз это происходило в результате эпизодов конфронтации.  При этом к защите от внешней угрозы прибавлялась ужесточение внутренней дифференциации.  Невозможно быть евреем по праву крови: "между этической идентичностью и религиозной идентичностью, т.е. между "Израилем" и истинным Израилем, проводится строгое различие.  Так предания об Исходе сложились в фигуру воспоминания, через призму которой могут быть прочитаны — вплоть до сегодняшнего дня — любые исторические конфронтации как с… чуждыми культурами ассирийцев, вавилонян, персов, греков, римлян и про., так и со склонным к ассимиляции большинством собственной групп" (229).  Пафос чистоты обращен и против души.
• Местом памяти становится Второзаконие, Пятая книга Моисеева.  В ней развивается культ памяти о прошлом, в котором разведены идентичность и территория.  Самое важное в тексте — это трудно исполнимое требование в Зале Обетованной помнить о тех связях, отомри были заключены вне этой земли и локализованы во внетерриториальной истории: Египте — Синай — пустыня — Моав.  "Самые основные "lieux de memoir" лежат за пределами Земли ОБетованной" (231).  Т.о. обоснована мнемотехника, которая обеспечиивает памят об Израиле вне Израиля: те, кто не забыл об Израиле по пути Исхода, тот и в Вавилоне не забудет об Израиле.  Все элементы национальной идентичности собраны в Торе, "портативная родина" для Гейне.
• И память эта, эта мнемотехника требует концентрации и ежедневного упражнения (естественным было бы забыть Завет).
• Роль Второкнижия определяется еще и тем, что текст был утерян и найден спустя 40 лет (реформа Иосии).  И утеря была воспринята причиной бед народа.  А обретение стало основой канонизации религии, коллективной мнемотехникой, превращения откровения в религию, а коммуникативной памяти в культурную: преобразование коммуникативного — пережитого и воплощенного в очевидцах — воспоминания в культурное — оформлена и поддерживаемое институционально.
• Формирование канона выводит в зону истории.  История понимается как результат деятельности и памяти о прошлом, одно без другого не дают историю.  При этом деятельность понимается как структурированная правами и обязанностями, т.е. юридически.  Т.о. история формируется правом.  "На соблюдении правовых обязательств основано всякое доверие на свете, делающее возможным, как "редукция сложности", деятельность и память о прошлом" (249).
• Прошлое вспоминается только в той мере, в контрой оно наполняется смыслом и значением, т.е. семиотизируется.  И одним из определяющих факторов такого осмысления прошлого является "коннективная справедливость", взаимосвязь действия и претерпевания.  Т.е. зона права.  Носителями такой истории становились те, кто умел писать.  А выражалась она в текстах.  Письмо и право неразрывно связаны.