Барт, Ролан (1915-1980). Избранные работы: Семиотика. Поэтика / Сост., общ. ред. и вступ. ст., с. 3-45, Г. К. Косикова. - М.: Прогресс, 1989. - 615 с.
Мифологии.
Речь не идет о демистификации - "Прибегнув к выражению, становящемуся уже расходам, можно утверждать, что акт "демистификации" не есть олимпийский акт... Не разделяю традиционного мнения, согласно которому существует естественная пропасть между объективность ученого и субъективностью писателя" (47).
Дело Мину Друэ. Рассказывает о чуть ли ни судебном методе разрешения загадки поэта-ребенка. И происходит это потому, что "образ поэта-ребенка... Лежит в основе стержневого мифа всего буржуазного искусства - мифа о безответственности (гений, ребенок и поэт - всего лишь сублимированные персонажи этого мифа)" (48). Называет этот анализ (без знания, что такое поэзия и что такое ребенок) "полицейской наукой", которая "целиком и полностью опираясь на тиранию правдоподобия, она вырабатывает нечто вроде замкнутой в самой себе истины, старательно отмежевывающейся как от реального обвиняемого, так и от реальной проблемы". Такое расследование заключается в подведении реальности под модель, стать козлом отпущения, "правдоподобие есть ни что иное как готовность обвиняемого походить на собственных судей".
Критикует представление о детстве как возрасте посредственности и концепцию вундеркинда как противоречащее себе вторжение взрослости в детство. Критикует представление о поэзии как метафоричности языка - в пользу точности языка. И в этом отношении о поэзии Друэ: "сама болтливость этой поэзии, лавина находок и дозированное расходование всего этого грошового изобилия приводит к появлению мишурных и экономичных стихов: оказывается, что и здесь господствует закон имитации, одно из самых драгоценных приобретение буржуазного мира, позволяющего вкачивать деньги, не ухудшая товарного вида продукции" (55).
"Громогласное требование, чтобы Роман был романом, Поэзия - поэзией, а Театр - театром, - эта бесплодная тавтология имеет ту же природу, что и законы нашего гражданского кодекса, определяющие право на собственность..." (56) - речь идет о подмене быть на иметь.
Сама же Мина - "искупительная жертва, поносимся для того, чтобы мир сохранил свою ясность, чтобы поэзия, гениальность и детство (одним словом, все беспорядочное) сделались вполне ручными, чтобы даже бунт, когда он разразится, занял место, заранее отведенное ему газетами" (56).
Эйнштейн.
"полностью удовлетворяет требованиям мифа, который отметает всякие противоречия, лишь бы достичь блаженного чувства безопасности" (59) - и это власть над природой (способность проникнуть в механика мозга, то есть сознания Эйнштейна) и неизбежность и неустранимость сакрального (гностицизм магической формулы относительности).
Бедняк-пролетарий Чарли.
"Только Брехт, по-видимому, предусматривает необходимость для социалистического искусства показывать рабочего всегда накануне Революции, то есть еще одинокого, но прозревшего, именно в тот момент, когда он, доведенный до отчаяния "естественной" чрезмерностью своих несчастий, стоит на пороге революционного озарения" (60).
Чарли не видит революции. "видеть, как другой ничего не видит - это лучший способ ясно разглядеть то, чего он не видит" (60).
«Перед лицом всего чужого наш Старый свет знает лишь два типа поведения, причем оба выполняют калечащую функцию: либо признать это чужое в качестве своеобразного гиньоля, либо обезвредить его, объявив простым отражением Запада. В любом случае главное состоит в том, чтобы лишить его собственной истории» (71).
Итак, мифология - как форма, способ выражения, способ коммуникации. Не вещь. При этом «вечных мифов не бывает [в отличие от «фатальной» значимости женщины у Бодлера - прим.], ибо человеческая история может превратить реальность в слово, только от нее одной зависит жизнь и смерть мифического языка. И в древности в наше время мифология может найти свое основание только в истории, так как миф - это слово, избранное историей; он не может возникнуть из «природы» вещей» (73).
Работает с единицей мифического высказывания, при этом синонимичны высказыванию «речевое произведение» и «дискурс» - но включает любые, а не только письменные формы. И т.о. выводит мифологию из зоны только лингвистики - требует, чтобы ею занималась более широкая наука - семиология (74). Которая есть наука о значениях - не поиск фактов самих по себе, а только фактов, что-либо значащих. Это поле значения. Одновременно значение не равно содержанию, значение относится к форме.
Противопоставляет форму структуре - ??? Как разные объекты изучения явления, которые в реальности неразрывны («может быть»). В результате мифология «одновременно является частью семиологии как науки формальной и идеологии как науки исторической; она изучает оформленные идеи» (76).
В пользу тройственной семиотической структуры - с различием между означающим и знаком. Применительно к литературе - «Литература как особый дискурс образует означающее, и отношение между личным переживанием и дискурсом создает художественное произведение, которое можно определить как значение». Миф строится также на этих трех элементах. Но особенность в том, что он строится на основе уже предзаданной последовательности знаков - «вторичная семиологическая система» (78). Означающее в такой системе является одновременно знаком первичной семиотической системы, которая есть язык (понимает его широко, включая и визуальные и др. формы языка) (79) - анализ требует разделять в означающем «результирующий элемент языковой системы [называет это смыслом] или… исходный элемент системы мифологической [в плане мифа называет этот элемент формой]» (81). Означаемое мифологической системы называет концептом. Наконец, то, что в языке называется знаком, чтобы избежать путаницы, поскольку форма/смысл уже есть знак, для мифа называет значением. Пытается уловить чередование смысла и формы в мифе - сравнивает значение с постоянно вращающимся турникетом, чередованием смысла означающего и его формы, языка-объекта и метаязыка, чистого означивания и чистой образности. И концепт нуждается в этой двойственности означающего, рассудочного и образного, произвольного и естественного (88). Вращение турникета не может быт остановлено никакой истиной или реальностью - «миф же представляет собой значимость и не может рассматриваться с точки зрения истины», означающее всегда находился в другом месте - смысл всегда здесь, чтобы манифестировать форму, форма всегда здесь, чтобы заслонить смысл - между ними никогда не возникает противоречие, они никогда не сталкиваются. И сравнение с взглядом через стекло - можно смотреть на стекло, можно - на пейзаж, в результате стекло теряет интерес, но и пейзаж расплывается, становится ирреальным (89).
В структуре означающего смысл обладает историческим и пр. богатством. Но захват его мифом обедняет, отодвигает на второй план, чтобы стать формой мифа - точнее, продолжает жить, становясь чем-то вроде хранилища конкретных событий, к которым форма могла бы обратиться, чтобы «принять облик природы». «Но прежде всего форма должна иметь возможность укрыться за смыслом. Вечная игра в прятки между смыслом и формой составляет самую суть мифа. Форма мифа - не символ…» (83).
Концепт, в свою очередь, насыщает смысл, ставший формой, новой связью знаний и представлений. «На самом деле, представления, заключенные в мифологическом концепте, являются смутным знанием, сформировавшемся на основе слабых, нечетких ассоциаций. Я настоятельно подчеркиваю открытый характер концепта; это никоим образом не абстрактная, стерильная сущность, а скорее конденсат неоформившихся, неустойчивых, туманных ассоциаций; их единство и когерентность зависят прежде всего от функций концепта» (84). Концепт историчен. И концепт функционален, «предназначен».
Количественная бедность и качественное богатство концепта и наоборот - для формы = в результате один концепт приобретает разные формы.
Концепт деформирует смысл (изначально данный в языковом знаке) - но не упраздняет его, как бы обрезает его наполовину, лишает памяти, но не существования - «концепт отчуждает смысл» (88).
Двойственность значения мифа определяется тем, что оно, с одной стороны, в большей степени определяется концептом (интенцией), с другой стороны, буквальное значение заслоняет эту интенцию. В результате миф становится одновременно уведомлением и констатацией факта.
Такая двойственность позволяет понять «императивный, побудительный характер» мифа - отрыв от конкретной ситуации возникновения смысла и обращение непосредственно ко мне, побуждение меня, как бы существование специально для меня. Но этот призыв, едва достигнув меня, тут же обращается на себя, приобретая статус всеобщности, затеняет направленность концепта. АР - Называет это «задержанием» в физическом и юридическом значении. Вместе с «алиби» выдает его беспокойство относительно юридической терминологии. Иллюстрирует это задержание: «Концепт «французская империя» низводит африканского солдата, отдающего честь, до инструментальной роли простого означающего. Африканский солдат обращается ко мне от имени французской империи, нов то же время его приветствие застывает, твердеет, превращается во вневременную мотивировку, которая должна обосновать факт существования Французской империи… используемое значение прячется за фактом, придавая ему вид официального уведомления; однако при этом факт парализует интенцию, обездвиживает ее; чтобы сделать ее безобидной, он ее замораживает» (91).
Форма в мифе все же не произвольна (как в языковом знаке) - она мотивирована и строится на аналогии со смыслом. Аналогия при этом не полная, лишь частичная (пользуется лишь некоторыми составляющими смысла). Более того, концепт нуждается в образах, которые тощи на смысл (карикатуры, стилизации, символы). «Целостный» смысл даже мешает мифологизации.
Но восприятие мифа рискует проявить его трюк с «протаскиванием» концепта под иной картинкой - миф «не может положиться на язык». И миф «натурализует» концепт (96), превращает историю в природу, его интенции могут казаться совершенно явными и при этом не своекорыстными. Миф воспринимается не как побуждение, а как объективное основание. В мифическом сознании образ естественным путем продуцирует концепт, словно означающее является основанием означаемого, «миф представляет собой такое слово, в оправдание которого приведены слишком сильные доводы» (96).
Миф внетемпорален - его внушение непосредственно и не изменяется при развертывании. Но и рациональное объяснение не должно влиять на силу мифа, его воздействие должно суметь сопротивляться рациональному развенчанию. Натурализация концепта должна происходить моментально. АР - но, кажется, он видит уже миф везде.
Разные языки проявляют разную степень сопротивления похищению смысла, которое производит миф. Язык легче всего поддается - из-за неокончательности смысла + подвижность смысла под действием экспрессивных элементов (побуждений, условий, пр.).
Самые жесткие языки (математика и поэзия) оказываются и самыми легкими добычами мифологии (101).
Прямое сопротивление мифу неэффективно. Только мифологизация мифического языка может разрушить миф. Пример «Бувар и Пикюше» Флобера - создание вторичной мифической системы как способ работы с мифом.
Концепт мифа тоже историчен.
Исследует мифологию буржуазии, которая везде, кроме экономических отношений, скрывается от этого имени - «анонимность буржуазии». И прежде всего ценности буржуазии распространяются через образ жизни, который становится естественным (а не буржуазным). «В тот самый момент, когда машинистка, зарабатывающая 25 тысяч франков в месяц, узнает себя в участнице пышной церемонии буржуазного бракосочетания, отречение буржуазии от своего имени полностью достигает своей цели» (110). Превращение истории в природу происходит прежде всего в идеологии - «первые буржуазные философы наделяли мир массой значений, давали любым вещам рациональное объяснение, подчеркивая их предназначенность для человека; буржуазная же идеология независимо от того, является ли она сциентистской или интуитивистской, констатирует ли факты или обнаруживает значимости, в любом случае отказывается от объяснений; мировой порядок может считаться самодостаточным или неизъяснимым, но никогда значимым» (110).
Миф вытряхивает историческое из реальности и наполняет природным - вещи лишаются человеческого смысла, человек к ним непричастен. «Функция мифа заключается в опустошении реальности, миф - это буквально непрерывное кровотечение, истекание, или, если угодно, испарение смысла, одним словом, ощутимое его отсутствие» (112).
Деполитизация, производимая мифом (природа бесстрастна, в ней нет политики). При этом «Отношение между мифом и людьми есть отношение не истинности, а пользы; люди занимаются деполитизацией в зависимости от своих нужд» (113).
Дальше отличает операционный язык лесоруба (речь производителя - немифическая речь, 116) в отношении дерева от своего языка, который по необходимости является мета-языком, поскольку оперирует и воздействует на реальность не вещами, а именами, например, именем дерева. Этот второй язык пытается спасти от мифичности (допуская, что он не обязательно мифичен), хотя конечно делает его привилегированным местом мифа, «ибо он может воздействовать только на такие предметы, которые уже были опосредованы первичным языком» (115).
Революция как производство реальности (в отличие от не консервации) оппозиционна мифу. Это не отменяет возможность левых мифов там, где левые перестают быть революционерами. Но миф характерен для правых - «полнокровные мифы Порядка (именно так именует себя буржуазия)» (119).
Упоминает необходимость изучения социальной географии мифа (каждый миф имеет свою историю) - а для этого предлагает социологический анализ прессы.
Каталог риторических средств, с помощью которых миф натурализует реальность -
прививка (допущение недостатков),
лишение истории,
отождествление (с доминантной формой) и связанная с ним фигура экзотики (вещь, зрелище, гиньоль),
тавтология - отличный анализ, аналог испуга, двойное убийство - рациональности, с которой не получается справиться, и языка как подведшего вас, как моментальной потери памяти в нужный момент, спасительной афазии (122),
нинизм - как отбрасывание обеих противоположностей как равноценных, когда нет преимущества ни у одной,
квантификация качеств - сведение качеств в количеству,
констатация факта.
Итого - либо преобразование продуктов истории в неизменные сущности или их взвешивание («неподвижным коромыслом которых и является человек-буржуа» (126)).
Структурализм как деятельность
«оперирование структурой (а не только мысль о ней) представляет собой особый тип человеческой практики» (254) - даже вводит структурального человека.
Деятельность для него при этом всего лишь «упорядоченная последовательность определенного числа мыслительных операций» (254). Целью такой деятельности «безразлично, рефлексивной или поэтической [поскольку артист может быть структуралистом] - является воссоздание «объекта» таким образом, чтобы в подобной реконструкции обнаружились правила функционирования («функции») этого объекта» (255). И деятельность заключается в расчленении предмета и его воссоединение - для выявление возможности интеллигибельности. Модель=предмет+мысль. Речь идет об антропологической значимости этой операции - она становится самим человеком, его историей, его ситуацией, его свободой и даже тем сопротивлением, которое природа оказывает мышлению (255). Деятельность - потому что строительство мира.
Комментариев нет:
Отправить комментарий