...Жертва как способ прекратить насилие у Жирара...

Жирар, Рене (1923-2015).  Насилие и священное = La violence et le sacré. — М.: Новое лит. обозрение, 2000. — 396 с.

Глава I.  Жервоприношение

• Исследования показывают, что физиологические механизмы насилия не различаются в разных культурах.  Поэтому если насилие играет какую-то роль в жертвоприношении (хотя бы на каких-то этапах), то мы получим в насилии важный элемент для анализа социальных переменных.  Насилие, развязанное, находит вымещение в замещающем объекте.  Гипотеза — ритуальное насилие тоже основано на замещении: заклание жертвы отводит насилие от существ, которых нужно защитить н тех, кто может принять насилия.  Выбор жертвы лишен черт морального выбора.  "Искупать" нечего. "Коллектив пытается обратить на жертву сравнительно безразличную, на жертву "удобопереносимую" то насилие, которое грозит поразить его собственных челнов, тех, кого оно хочет любой ценой защитить" (10).
• Издавна жертвоприношение было способом коммуникации между жертвующим и божеством.  Для современного человека божество лишено реальности, поэтому весь институт жертвоприношения "отброшен в область воображаемого", в логике Леви-Стресса "жертвоприношение ничему в реальности не соответствует.  Нужно без колебаний квалифицировать инсту жертвоприношения как "ложный"" (13).  Против такого подхода.  Глупо отрицать теологию, нужно ее критиковать.
• Нет смысла реагировать на просьбы, которые путаются удовлетворить жертвой (дождь и пр.).  Но если принять в качестве общего знаменателя любого жертвоприношения устранение насилия в обществе — то жертвоприношение, действительно, удовлетворяет очень многие просьбы о благополучии.  Ссылается на китайцев, которые думают в этом направлении: жертвоприношение укрепляет единство нации, у жертвоприношений, музыки, наказаний и закона одна и та же цель — объединять сердца и устанавливать порядок.
• Конечно нельзя сравнить ритуальное жертвоприношение с спонтанным пинком собаки, чтобы не пнуть жену.  Впрочем "у греков есть мифы", вводящие исторические события к таким психозам (миф об Аяксе, который убивает скот).  Настаивает на том, что животное и человеческое жертвоприношение не различается по природе.  Ценностное суждение заставлять различать их по природе (мол, замена человеческой жертвы на человеческую меняет смысл жертвы, а животное жертвоприношение удобоприменимо) — и это непонимание является пережитком самого жертвоприношения, ценностное отношение к жертве (одна лучше, чем другая) является продолжением логики жертвоприношения.
• Принцип замены должен балансировать между подобием и отличием между жертвой и тем, от кого насилие отводится.  В случае человека это проблематично.  В итоге, определяет принцип так: "между коллективом и коллективными жертвами отсутствует определенный тип социальной связи — той связи, из-за контрой нельзя применить насилие против индивида, не подвергаясь репрессиям со стороны других индивидов, его близких, считающих своим долгом отомстить за него" (21).  Жертвоприношение — это насилие без риска мести.
• Все процедуры, направленные на ослабление насилия в обществе — религиозные.  "Религия в узком смысле слова совпадает различными способами профилактики; даже и исправительные процедуры религиозно окрашены — как в зачаточной форме, которая почти всегда сопровождайся обрядами жертвоприношения, так и в форме судебной" (33).  И религиозность сохраняется в методах противостоять насилию: "Как жертвы в ритуале приносятся в принципе божеству и принимаются им, так и судебная система опирается на теологию, гарантирующую истинность ее справедливости…  Лишь фактически признанная всеми трансцендентность системы, какими бы ни были воплощающие ее институты, может ей гарантировать профилактическую или исправительную эффективность, выделяя священное, законное насилие и не давая ему стать предметом препирательств и пререканий — то есть не давая людям снова впасть в порочный круг мести" (33).
• По ту сторону различия (практического и мифического) между местью, жертвоприношением и судопроизводством — они тождественны.  Именно поэтому в момент кризиса социальных отношений они начинают смешиваться и менять иерархию.
• Но на примере чукчей показывает, что "жертва", которая приносится в отместку за конкретный акт неритуального насилия, не является жертвоприношением в строгом смысле.  Связь между ритуальной жертвой и насилием "всегда скрыта" (35).
• Акт чукчей и не месть, и не ритуальная жертва.  И это абсурдный, иррациональный жест — и это кажется "до того прекрасным и безусловным" (37), тут "отвергнут наш разум; и отвергнут потмоу, что он совпадает со слишком строгим применением принципа мести, а значит, чреват большими бедами".  "Мы думаем, что, настаивая на прямой связи между виновностью и наказанием, мы постигаем истину, недоступную первобытным обществам. Но на самом деле это мы слепы ко вполне реальной для первобытного мира угрозе — "эскалации" мести, ничем не ограниченного насилия".  Иррациональность жеста заложена — нужно прервать логику мести, воздаяния, ввести другой элемент насилия, "нарушить симметрию кар" (38).
• Насилие в первобытной обществе воспринимается как нечистота, зараза (прообраз микробов).  Жертвоприношение останавливает распространение заразы.