...Про Становление через Эффекты Территоризации/Детерриторизации...

Делез, Жиль (1925-1995), Феликс Гваттари.  Тысяча плато. Капитализм и шизофрения / пер. с фр. Я. И. Свирский; Учреждение Российской акад. наук Ин-т философии РАН. — Екатеринбург: У-Фактория; Москва: Астрель, 2010. — 892 с. 

1. Введение: Ризома

• Множественность как универсальная категория, единое, единство не дает анализа.  Множественность организованная как ризома по линиям сопряжения, соединения.  Ссылка на Гульда, которые ускоряет исполнение: он "превращает музыкальны строчки в линии, вынуждает совокупность размножаться" (15).  "Дело в том, что число перестала быть универсальным концептом, соразмеряющим элементы согласно их месту в каком-либо измерении, дабы самому стать множеством, измеряемым согласно рассматриваемым измерениям (первенство области над совокупностью чисел, связанных этой областью).  У нас нет единицы меры, а есть только их множества и их разнообразия".  Множества являются а-означающими и а-субъективными; они "обозначаются с помощью неопределённых или, скорее, частичных артиклей (нечто от пырея, нечто от ризомы [c'est du chiendent, du rhizome]…)" (16).
• Дуализм в ризоме не возможен, она разрывается и восстанавливается в любой точке и по любой линии.  Невозможен даже на уровне плохое/хорошее, хорошее и дурное могут быть лишь продуктом активного и временного отбора, каковой следует возобновлять.
• Трансверсальные связи благодаря клеточным/вирусным связям определяют ризомные связи, которые иногда более эффективные, чем генеалогические.  "Ризома — это антигенеалогия" (19).
• Но модели дерева и ризомы не противопоставлены друг другу.  У ризомы есть свои центры окаменения и тоталитаризма.  "Одна действует подобно трансцендентным модели и кальке, даже если она порождает свои собственные ускользания; другая действует как имманентный процесс, опрокидывающий модель и намечающий карту, даже если она создает деспотический канал.  Речь идет не о том или ином месте на земле, не о том или ином моменте в истории, и менее всего о той или иной категории в разуме.  Речь идет о модели, которая не перестает воздвигаться и углубляться, и о процессе, который не перестает продолжаться, разбиваться и возобновляться" (36).
• По ходу сомнений в адекватности собственного описания: "проблема письма — абсолютно необходимы неточные выражения, дабы обозначить что-то точно" (36).

2. 1914: Один волк или несколько?

• Фрейд пропустил множественность за каждым из феноменов бессознательного, устанавливая связи вещей, в то время как бессознательное работает по принципу ассоциации слов.  Место, где автор находит единое, "тело без органов" — это акт любви.  Но тело без органов, это не пустое тело, лишенное органов, а тело, на котором то, что служит органами… распределяется согласно феноменам толпы, следуя броуновскому движению в форме молекулярных множественностей…  Тело без органов противостоит не столько органам как таковым, сколько организации органов, поскольку последняя [формирует] организм.  Тело без органов является не мертвым телом, а живым, и тем боле живым, тем более кишащим, что оно взрывает организм и его организацию (52).
• Термин множественность изобрели, "чтобы избежать абстрактной противоположности между многим и единым, чтобы ускользнуть от диалектики, чтобы суметь подумать многое в чистом состоянии, перестать рассматривать его числовой фрагмент утраченного Единства или Тотальности, или, напротив, как органический элемент Единства или грядущей Тотальности — и чтобы скорее различать типы множеств" (56).  Различие между древовидными множествами и ризоматическими — как различие между построенными по принципу тотальности, организации, и либидинальными, бессознательными.  Элементами последних множеств являются частицы, их отношения суть дистанции, движения являются броуновскими, их количество — это интенсивность, различие в интенсивности.
• Говоря об организации языка отличает его линейность от генетической линейности.  При этом — до уровня "вокальных" знаков (видимо, и музыка сюда же).  Генетическая линейность — пространственная, "требуется не эффективное сверхкоодирование, а только феномены связи стык в стык, локальные регулировки и частичные взаимодействия… Вот почему Жакоб с неохотой сближает генетический код с языком — фактически у генетического кода нет ни излучателя, ни приемника, ни понятности, ни перевода, есть только избыточность и прибавочная стоимость.  Напротив, темпоральная линейность языкового выражения отсылает не только к последовательности, ни и к формальному синтезу последовательности во времени, которое конституирует все линейное сверхкодирование и порождает феномен, не известный другим стратам, — перевод, способность к переводу, в противоположность прежним индукциям и трансдукциям" (104).  Наука — появляется как перевод всех потоков в "достаточно детерриторизованную систему знаков".
• Претензия на наличие языка и знаков во всех стратах — империализм языка — ложь  казалось бы мы можем говорить о знаках только тогда, когда есть различие между формами выражения и содержания, которое не только реально, но и категориально: "тогда на соответствующей страте существует семиотическая система, поскольку абстрактная машина обладает именно такой полностью подготовленной позицией, позволяющей ей "писать", то есть трактовать язык и извлекать из него некий режим знаков" (109).  Но "по эту сторону", в естественных кодировках, машина окутана страхами, "она не пишет, и у нее нет никакой степени свободы для опознавания чего-либо как знака".

4. 20 ноября, 1923 — Постулаты лингвистики

• Язык — это структура власти, он состоит из "приказов".  Он не формулирует смысл, он формулирует систему координат.  "Правило грамматики является показателем власти прежде, чем стать синтаксическим показателем.  Приказ не относится ни к предшествующим сигнификациям, ни к предшествующей организации характерных единств.  Как раз наоборот.  Информация — лишь строгий минимум, необходимый для испуская, передачи и соблюдения приказов как команд…  Язык — не жизнь, он отдает жизни приказы; жизнь не говорит, она слушает и ждет" (126).  Состоит из "слов порядка" (mot d'ordre).
• Язык определяется не увиденным, а выученным, услышанным.  Первый язык первая детерминация, наполняющая язык — не троп и не метафора, а "косвенная речь".  У пчелы есть кодирование и коммуникация, но нет языка: она может передать то, что увидела, но не может передать то, что ей было сообщено.  Пчела, почувствовавшая источник пищи, может об этом сообщить тем, которые не чувствовали пищу; но не почувствовав пищу сама, она не передаст ничего другим, которые тоже не чувствовали пищу.  Язык не довольствуется переходом от первого к второму, от свидетеля к слушателю, а идет от второго к третьему.  "Именно в этом смысле язык — это передача слова, функционирующего как слово-порядка, а не сообщение знака как информации" (127).
• Следующим шагом переходит к перформативным языковым актам, действиям, имплицированным словами.  Иллокутивность языка имеет последствия: 1) язык — не код, в нем нет информации, его нельзя объяснить, он есть "осуществление таких специфических, имманентных и необходимо имплицитных действий"; 2) невозможность определять "науки" языка независимые от прагматики, "прагматическое становится тем, что предполагается для всех других измерений и проникает везде"; 3) невозможно удерживать различие язык-речь, "речь более не может определяться просто как внешнее и индивидуальное использование первичной сигнификации, либо как вариативное применение предугаданного синтаксиса — как раз напротив, смысл и синтаксис языка более не могут определяться независимо от речевых актов, каковые они предполагают" (129).
• Не перформативность объясняет иллокутивность, а наоборот. А "иллокутивность объясняется коллективными сборками высказывания, юридическими актами и эквивалентами юридических актов, которые распределяют процессы субъективации и назначения субъектов в языке вместо того, чтобы зависеть от них" (130).
• Определяя коллективные сборки, которые составляют содержание речи, говорит, что они определяются "по-видимому" совокупностью бестелесных трансформаций, присущих данному обществу и приписываемых телам данного общества.  Эти слова определяют трансформацию тел (напр., приговор превращает подозреваемого в преступника).
• Проделанный путь: от явных команд к словам-порядка как имплицитным пресуппозиция, от них — к имманентным действиям и выражаемым ими бестелесным трансформациям; далее — к сборкам высказывания, этими переменными они являются.
• План содержания и план выражения существуют независимо друг от друга, но они взаимно проникают друг в друга (пример выражения, которая производит бестелесные трансформации в плане содержания).  Происходит это через вариации детерриторизации в обоих этих планах.  И эти детерритоизации происходят в результате изменений в смесях, в сборках (тел и выражений соответственно).  В этой связи, отмечает, что сборки тел имеют первенство над орудиями труда и благами, и есть первенство коллективной сборки высказывания над языком и словами.  Сначала меняется смесь, а потом меняются составляющие его тела или слова.  Отсюда наблюдение, что "социальное поле меньше определяется своими конфликтами и противоречиями, нежели пересекающими его линиями ускользания.  Сборка не включает в себя ни инфраструктуру или сверхструктуру, ни глубинную структуру или поверхностную структуру, но она сплющивает все свои измерения на одном-единственном плане консистенции, где разыгрываются взаимпредположения и включения друг в друга" (150).
• Вариация не есть трансгрессия по отношению к структуре и инварианту.  Она есть легитимная форма структуры (спор Хомского и Лобова).  И ссылка на музыку, где вариация есть форма развития структуры/темы.  Инвариант перестаёт быть константой посреди изменений, а становится центром трансформаций и детерриторизаций. "Помещая все свои компоненты в непрерывную вариацию, музыка сама становится сверхлинейной системой, ризомой, а не деревом, и начинает служит виртуальному космическому континууму, частями которого являются даже дыры, тишина, разрывы и купюры".  Важным является не разрыв между тоникой и атональной музыкой, "последняя, напротив, порвав с тональной системой, только и делала, что толкала темперацию к ее крайним следствиям (хотя от венского тут ничего не остается)".  Важно противоположное действие: кипение, которое воздействует на саму тональную систему, растворяет темперацию и расширяет хроматизм, сохраняя относительную тональность, повторно изобретая новые модальности, вовлекая мажорное и минорное в новую смесь и каждый раз обретая области непрерывной вариации для тех или иных переменных" (160).
• Хроматизм как метафора освобождающей силы атональности.  И это аналогично языку: "все языки между тем пребывают в непрерывной вариации — ни синхрония, и диахрония, но асинхронная, хроматизм как переменное и непрерывное состояние языка.  Дабы появился хроматическая лингвистика, которая сообщает прагматизму его интенсивности и значимости" (163).
• "Стиль" и есть то, что есть непрерывная вариация.
• Константа и вариация (как переходящие друг в друга способы описания) дают дорогу к описанию категории "меньшинства".  Это "очень сложное понятие" (176).  Оно противостоит большинству не количеством, "большинство предполагает константу — выражения и содержания — в качестве метра-эталона" (177).  Эталон обеспечивает большинство, а не наоборот, он аналитический и абстрактный.  "Существует мажоритарный "факт", но именно аналитический факт "Кого-то, кто противится становлению-миноритарным, становлению-малым каждого".  Миноритарий — это потенциальность по отношению к структуре, описанной мажоритарным "фактом".
• "Мажорный и минорный лады - -вот два истолкования языка, одно из которых состоит в извлечении из него констант, а другое во введении его в непрерывную вариацию" (179).  Слово-порядка есть маленький приговор.  Но оно еще и знак тревоги, что нужно убегать.  И не правильно сказать, что убегание есть реакция на слово-порядка, оно включено в слово-порядка "как его иной лик в сложной сборке, его иная компонента" (180).  "Еврейский профетизм плотно соединяет и желание умереть, и порыв ускользания в божественном слове-порядка".
• Смерть, заключенная в слове-порядка, разлита повсюду, она есть абсолютный разграничитель.  "Смерть — это Фигура".

5. 587 до н.э. — 70 н.э.: О нескольких режимах знаков

• У знаков есть несколько режимов и означающих — не единственный и не самый важный.  Если говорить о нем, то его формула: "знак отсылает к знаку — и только к знаку — до бесконечности" (187).  Формальное отношение знака с знаком, т.н. "означающая цепь".
• Знаки создают формируют атмосферу означающего, ни к чему не отсылающего.  Имя живет дольше своего носителя, высказываемое живет дольше собственного объекта.  И он скачет по цепи, пытаясь обрести новое означаемое.
• Но означающий режим борется с энтропией и для этого задействует вторичный механизм означивания — интерпретацию.  В этом означаемое перестает быть аморфным континуумом, который дан, не будучи известным, на которую тень знаков набрасывает свою тонкую тень.  Мы приводим группе знаков некоторую порцию означаемого — "определяемую как подходящая и потому познаваемая" (191).

6. Ноябрь 28, 1947: Как сделаться телом без органов?

• Как предел единства.  "В любом случае, у вас есть одно (или несколько), и неважно, заранее оно существует или дано уже готовым, — хотя в какой-то мере оно существует заранее, — но, в любом случае, вы создает одно, ибо не можете желать, не создавая одно, — и оно ждет вас, это — некий опыт, неизбежное экспериментирование, уже завершенное в тот момент, когда вы его предприняли, и незавершенное, ибо вы не предприняли его…  Оно — вовсе не понятие, не концепт, а, скорее, практика, совокупность практик.  Тело без Органов, мы не достигнем его, мы не можем достичь его, мы всегда приближаемся к нему, оно — предел…  28 ноября 1947 года Арто объявил войну органам: Дабы покончить с Божьей карой" (249).
• За каждым телом без органов стоит Этика Спинозы, в теле без органов имманентность желания, план консистенции, свойственной желанию.
• Кажды раз, когда желание вырвано из своего плана консистенции — за этим стоит священник.  На желание священник налагает тройное "проклятие" — негативный закон, внешнее правило и трансцендентный идеал.
• Противоположность телу без органов не органы, а организм (Арто).  "Организм — это уже Божья кара, то, чем пользуются врачи и откуда они извлекают свою власть" (165).
• Страты, при помощи которых организован субъект: организм, означивание и субъективация.  Про организм — выше.  Означивание прикреплено к душе как организм прикреплён к телу.  Аналогично и субъективность, подчинение факторы формирования субъекта — не оторвать от сознания.  Осторожность при этом следует сохранять, поскольку как тело без органов не формируется отказом от органов, а отказом от организма, таки остальные страты жизни не демонтируют отказом от составляющих.  "Уже имелось несколько способов упустить ТбО — либо мы не в состоянии произвести его, либо мы более или менее его производим, но в нем ничего не производится, интенсивности не проходят или блокируются.  Дело в том, что ТбО не перестает колебаться между стратифицирующими его поверхностями и освобождающим его планом.  Попробуйте освободить его от слишком жесткого жеста, взорвать страты, не принимая мер предосторожности, и вы убьете сами себя, погружаясь в черную дыру или аде втягиваясь в катастрофу, вместо расчерчивая плана.  Самое худшее не в том, чтобы остаться стратифицированным — организованным, означающим, подчиненным, — а в том, чтобы вовлечь старты в суицидальное крушение или безумие, вынуждающее их вновь навалиться на нас — тяжелее, чем когда-либо".  Метод разрушения изнутри страты — продуктивнее, через "щепетильное отношение к стратам".

7. Год ноль: Лицевость

• Разные семиотики означивания и субъективации монтируется в особое "устройство" (276).  Это "лицо: система белая стена — черная дыра".  Люди говорят "не на языке вообще, а на языке, чьи выражающие черт индексируются в особых чертах лицевости.  Изначально лица не индивидуальны".
• Лицо олицетворяет не только голову, но все тело, все части тела.  И не благодаря сходству — "никакого антропоморфизма".  "Олицетворение действует не благодаря сходству, а благодаря порядку основания [raisons].  Именно это действие — куда более бессознательное машинное — заставляет все тело проходить через дырявую поверхность, а лицу здесь отводится не роль модели или образа, а сверхкодирования для всех декодированных частей" (281).  Абстрактность этой машины заставляет видеть в лице что-то нечеловеческое.  И оно проявляется не только в определённом модусе лица, "нечеловеческое в человеке — вот что такое лицо изначально, лицо по природе — крупный план, с его неживыми белыми поверхностями, с его сверкающими черными дырами, с его пустотой и скукой".  И если человек занимается своей судьбой, то он бежит от лица, разрушает олицетворения.  И не путем того, чтобы вернуться в животное.  Но путем особых "становлений-животным, разрушающих лицевую организацию.  Напр., разбивающие веснушки, отлетающие волосы, проникновение сквозь глаза, а не отражение в них.
• Лица нет в первобытном обществе.  Нет структур власти, которые требуют олицетворения.  И причина в том, что "лицо не универсально.  Оно даже не лицо белого человека; оно — см белый Человек…  Лицо — это Христос, тот, кого Эра Паунд называл неким чувственным человеком, короче, обычным Эротоманом…  Исус Христос — суперзвезда: он изобрел олицетворение всего тела и распространил его повсюду (страсть Жанны Д'Арк крупным планом)" (292).
• Если лицо — это лицо Иисуса, то первое отличие и первое исключение — расовое.  При этом расизм действует не по принципу определения Другого, а по принципу определения чужака, который определяется как некоторый "другой", через установления степеней и уровней инаковости в отношении белого лица, которое интегрирует черты во все более отдаляющиеся степени.  И иногда трепет из в гетто, а иногда стирает с поверхности.  "С точки зрения расизма, внешнего не существует, вовне людей нет.  Есть только люди, которым следовало бы быть такими же, как мы, и чье преступление состоит лишь в том, что они таковыми не являются…  Его жестокость равняется лишь его неопытности или наивности" (294).
• Машина лицевости (стена/дыра) — н дополнение к означающему и субъекту, она присоединена к ним и является их условием.  Поскольку лицо зависит от абстрактной машины лицевости, оно не предполагает ни субъекта, ни означающего.  И лицо с ними соединено и "сообщает им необходимую субстанцию.  Как раз не субъект выбирает лицо, как в тесте Зонди, а именно лица выбирают совких субъектов.  Как раз не означающее интерпретирует фигуру черного фона-белой дыры, или белой страницы-черной дыры, как в тесте Роршаха, а именно такая фигура программирует означающее" (297).
• Все семиотики — какими бы разными они не были — все претендуют на подавление других, на единственное означение, единственную субъективность, одно лицо.  Все проявляют свой империализм.  "Не бывает семиотика, которая не заключала бы в себе зародыши субъективности; не бывает субъективации, которая не влекла бы за собой остатков означающего" (300).  Привычное совпадение авторитаризма семиотики с Христом и возникновением белого Человека не доказывает отсутствие других семиотик.  Но именно тогда смесь [семиотик] перестает быть совпадением или переплетением, став полным взаимопроникновением, где каждый элемент пропитывает другой, подобно каплям красно-черного вина в белой воде.  Наша семиотика современных белых Людей — даже семиотика капитализма — достигла такого состояния смеси, в котором означивание и субъективация действительно простираются друг через друга" (301).
• Лицо — тоталитарная конструкция, разбирать лицо — дело трудное.  Но важное, поскольку "разбирание лица — не просто теория тиков и не авантюра влюбленного эстета.  Если лицо — это политика, то разбирали лица — тоже политика, вовлекающая реальные становления, все становление-подпольщиком целиком.  Забирать лицо — то же самое, что проживать стену означающего, выходить из черной дыры субъективности" (310).
• Возврат к первобытности — не стратегия разрушения лица, это всегда лишь воспроизведение фотографии.  Мы не можем вернуться назад, "только невротики, или, как говорил Лоуренс, "ренегаты" или шулеры делают попытку регрессии" (313).  Мы можем бороться только средствами нашей культуры, которая построена на субъектвации, только этим инструментарием мы владеем.

8.  1874- Три новеллы, или "Что произошло?"

• Различие между новеллой и повестью: новелла отсылает к тому, что произошло; рассказ — к тому, что произойдет.  Новелла — в самом настоящем — отсылает к формальному измерению чего-то, что произошло, даже если это что-то — ничто или остается непознаваемым" (319).  И в отношении этой формы отсылает к какой-то "Позе Тела".
• Эта формальная характеристика того, что случается сейчас и в последний раз, оно закончилось, мы слышим фразу "я тебя люблю" и знаем, что она сказана последний раз.

9.  Микрополитика и сегментарность

• Общество сегментировано.  И различие между сегментированным первобытным обществом и "централизованным" современным государством — обманка.  Предложение, что это различие имеет под собой биологическую основу — кольчатый червь и центральная нервная система.  "Но центральный мозг сам является неким червем, еще более сгментированным, чем другие системы…" (343).  Централизация не действует без управления сегментами, создавая их самую жесткую организацию.
• Это различие, однако, не означает отдельного существования — обе сегментарности существуют в разных сочетаниях всегда.  Все, индивид, в том числе, пересечены обеими: одна из них — молярная, другая — молекулярная (349).  "Если они и отличаются, то именно потому, что у них нет одних и тех же терминов, одних и тех же отношений, одной и той же природы, нет одного и того же типа множества.  А если они не раздельны, то именно потому, что сосуществуют, переходят одна в другую, согласно разным фигурам, как у первобытных людей или у нас, — но одна всегда предполагает другую.  Короче, все является политикой, но любая политика — это сразу и макрополитика, и микрополитика" (349).  Крупные формации сочетаются с бесконечным множеством неформализованный взаимодействий и отношений.  Если Кафка и является крупнейшим теоретиком бюрократии, то именно потому, что показывает "как — на определенном уровне (но на каком? — ибо он не локализуем) — барьеры между кабинетами перестают быть "точными границами", погружаются в молекулярную среду, растворяющую их и, одновременно, заставляющую начальника мелочиться в микрофигурах, каковые невозможно опознать, идентифицировать и каковые распознаваемы лишь тогда, когда поддаются централизации" (351).  И фашизм — кажется не отделимый от тотализации — "неотделим от молекулярных очагов, который, взаимодействуя, плодятся и пересекаются от одной точки к другой, прежде чем начнут резонировать все вместе в национал-социалистическом Государстве".  Капитализм предпочел сталинский тоталитаризм — именно потому, что этот оказался более покладистым, классическим, менее текучим.  Немецкий фашизм — скорее раковое тело, чем тоталитарный организм.
• Предостерегает от ошибок в отношении молекулярных сегментаций.  Первая — полагание, что достаточно гибкости, чтобы быть лучше.  "Фашизм куда более опасен из-за своих микрофашизмов, а тонкие сегментации — столь же пагубны, как и самые жесткие из сегментов.  Вторая — относить эти гибкие сегментации к психологии или воображению.
• Количество не означает взаимное исключение, одно не подавляет другое, а обуславливает.  "Когда машина становится планетарной или космической, у сборок появляется все большая и большая тенденция миниатюризироваться, становиться микросборками" (353).
• Это молекулярное ускользание — в мае 1968 или ссылаясь на Габриэля Тарда "следовало бы знать, какие из крестьян в каких регионах юга Франции перестали приветствовать местного землевладельца".  "Молекулярный поток убегал, вначале крошечный, затем увеличиваясь, становясь неопределённым".  Но верно и обратное — они возвращаются к бинарным распределениям, но перегруппируют их.
• Вот почему центры власти определяются тем, что от них ускользает (регулируют "в той мере, в которой могут"), своим собственным бессилием, чем собственным могуществом.  Молекулярное определяется природой своей "массы" — квантовым потоком как противоположностью линиям из молярной организации.
• Противопоставляет подходы Дюркгейма и Тарда.  Первый занимался большими бинарными оппозициями.  Тард наоборот считал, что коллективные представления сами нужно объяснять, откуда берется это подобие миллионов людей, его интересуют мелкие имитации, оппозиции и изобретения.  Анализирует микро-бюрократические или лингвистические нововведения.  Можно предположить, что это межиндивидуальная психология.  Но — имитация относится не к другому индивиду, а к потоку или волне.  "Имитация — это распространение потока; оппозиция — это бинаризация, создание бинарных потоков; изобретение — это сопряжение или соединение разных потоков" (359).  И поток по Тарду — это вера или желание (два аспекта любой сборки, "поток — это всегда поток веры или желания".
• Различие между массой и классом.  И отношения между массами не те же, что отношения между классами. Политика действует на бинарные выборы.  Но область того, что поддается решению, ничтожна, политические решения погружаются на уровень микродетерминаций, привязанностей и желаний, "ниже линейных концепций и сегментарных решений — оценка потоков и их квантов" (364).
• Каждый центр власти есть центр могущества — в отношении сегментов и линий, и бессилия — в отношении потоков и квантов, которые она может лишь конвертировать, но ни контролировать, ни определять.  "Итак, именно из глубин своего бессилия каждый центр власти всегда извлекает собственное могущество — отсюда их радикальная злоба и тщеславие.  Лучше быть самым мелким квантом потока, чем молярным конвертером, осциллятором и дистрибутором!" (372).
• Прагматика заключается — изучить опасности на каждом из уровней.  И опасности: страх, затем ясность, потом власть, и наконец, отвращение, страсть уничтожения.

10.  1730 Становление-интенсивностью, становление-животным, становление-невоспринимаемым…

• Становление животным происходит — в стае (отличие от государства) или посредством инфекции (животное становится в человеке).  Становление является определяющим, стая каждый раз выбалтывает государство в себе и разрушает его.
• Аномалия возникает из стаи. Но противоречие заключается в том, что аномалия является исключительной индивидуальностью, которая выделяется из стаи.  Но противоречие никто и не собирался отменять.  Аномальное не является ни индивидуальным, ни видовым — оно только аффекты, у него нет привычных или субъективных чувств, ни особых или означающих характеристик.  Множественность и определяется не центром, не апофеозом, а аутсайдером, который отграничивает ее от другой.
• Нет порядка в том, как происходят аномалии, детерриторизации.  Но есть критерии — и они применяются по ходу, а не потом.
• Новый способ описания индивида — "этология".  Аффекты, широта и долгота.  На примере клеща, который все время спит и постится, кроме того момента, когда в экстазе тянется к свету, падает на кожу и всасывается (его три аффекта) — между летаргией и экстазом.  Аффекты его и нуждаются в его органических характеристиках и конституции.  Но это важно для физиологии, а не для этики, где органические характеристики вытекают из широты и долготы: "мы ничего не знаем про тело, пока не знаем, на что оно способно — другими словами, каковы его аффекты, как оно может или не может скомпановаться с другими аффектами, с аффектами другого тебя, чтобы либо разрушить это тело, либо самому разрушиться благодаря ему, либо обменяться с ним страданиями или соединиться с ним"" (424).
• Широта — совокупность материальных элементов, принадлежащих ему в данных отношениях движения и покоя, скорости и медленности.  Долгота — совокупность интенсивных аффектов, на которые оно способно под данной властью или степенью могущества (430).  Примеры характеристик и их координация на плане консистенции.  Напр., тепло норвежского омлета, которое соединяется с его белизной в некоторую индивидуальность.  Среди прочего, различие темпа и не-темпа у Булеза: как пульсирующее время формальностей и функциональной музыки, основанной на значимостях, и непульсирующее время плывущей музыки — плывущей и механической, у которой нет ничего кроме скоростей и различий в динамике.  И различие не в темпах или ритмичности — а в двух модусах индивидуации.
• Предлагает уйти от "сверхупрощенных примиряющих соглашений", между субъектами типа вещей и людьми, с одной стороны, и пространственно-временными координатами типа этовости, с другой.  Вы есть этовость, курьезная мешанина, которая просто создана временем, погодой и этими людьми, долгота и широта, совокупность скоростей и медленностей между бесформенными частицами, набор несубъективируемых аффектов.
• План имманентности (в отличие от плана организации и формации) терпит неудачу, но в нем это заложено как условие его существования, разворачивания.  "План — план жизни, план письма, план музыки и т.д. — с необходимостью должен потерпеть неудачу, ибо на нем невозможно быть правоверным…  Странная машина, одновременно машина войны, музыки и инфекции-размножения-инволюции" (445).
• Различает Свана и рассказчика.  И первый все время действует в плане формы и организации, территоризирует прожитое и воспоминания.  А рассказчик взрывает и отправляет явления в свободную игру ускользания "с риском распять все и умереть".  И несмотря на частичные победы, терпит поражение в этом проекте, потому что он не в том, чтобы обрести время и силой вернуть воспоминания, а в том, чтобы стать хозяином скоростей в ритме собственной астмы.  "Он в том, чтобы посмотреть в лицо уничтожению" (450).  Но именно Пруст дал шанс другому исходу.

11.  1837 — О ритурнели

• Звук и как центр/отправная точка порядка и периметр/круг, отграничивающий внешний хаос от внутреннего порядка.  Но затем этот круг раскрывается внешнему миру — но не под действием сил хаоса, а из внутреннего импульса, наша организующая песенка сама выносит нас из "домашнего" мира вовне.  И это все описывает три момента, которые сосуществуют (а не последовательно разворачиваются) в ритурнели.
• "Ритурнель… всегда уносит землю с собой, она обладает землей, даже духовной землей как тем, что ей сопутствует, она пребывает в сущностном отношении с Рождением, с Родным" (519).
• Ритм понимается (отличие от метра) как реагирующий на среду, на переход сред, на изменение контекста действия.  Происходит транскодирование ритма.  Пример — паутина и муха, паутина всегда включает код мухи, у паука всегда в голове мотив мухи, ритурнель мухи, "сопричастность может быть взаимной, как у осы и орхидеи, львиного зева и шмеля" (522).  Ритмический или мелодический план, прибавочная стоимость перехода или моста, но оба случая никогда не чисты, на самом деле они перемешиваются".
• На примере цвета показывает механизм территоризации ритмов и сред.  Цвет — это состояние, но он остается функциональным и переходным пока связан с типом действия (секс, агрессия, ускользание).  Он становится выразительным, когда обретает темпоральное постоянство и пространственный диапазон, создающие его… терроризирующую метку…  Речь не о том, чтобы знать, возобновляет ли цвет свои функции или выполняет новые внутри самой территории.  Это очевидно; но подобная реорганизация функций с самого начала предполагает, что рассматриваемая компонента стала выразительной, а ее смысл, с такой точки зрения, состоит в том, чтобы помечать территорию…  Территория не первична по отношению к качественной метке, именно метка создает территорию.  Функции на территории не первичны, прежде они предполагают выразительность, создающую территорию" (524).
• Свойство сначала должно выражать, становится меткой, а лишь затем оно присваивает, "выразительное первично по отношению к притяжательному, выразительные качества, или материи выражения, с необходимостью являются присваивающими и конституируют обладание, более глубокое, нежели бытие.  Не в том смысле, что такие качества принадлежат субъекту, но в смысле, что они рисуют территорию, которая будет принадлежать субъекту, несущему или производящему их" (526).
• Материя как материя выражения — это прежде всего афиша или плакат.  Но это не все, выразительные качества входят друг с другом в подвижные отношения, которые выражают отношения очерченной ими территории с внешней средой обстоятельств.  Существует "самостоятельность выражения" (528).  Качества входят в отношения, которые формируют "территориальные мотивы" и "территориальные контрапункты".

12.  1227 — Трактат о намадологии: машина войны

• Прочел полностью про оппозицию машины и войн и государства и Номада как носителя войны.  А также изобретений оружия и технологий (оружие и техника развиваются одновременно).  И о роли металлургии как движения материи, ведущей к формированию оружия, войны и территориальной организации.

13.  7000 до н.э. — Аппарат захвата

• Приспособление машины войны к аппарату государства ведет к большей жестокости.  Насилие есть в любом случае, но его степень различается в разных режимах и экономиках.  До государства — оно может казаться даже мягче, у него еще нет войты в качестве объекта.  Воин-кочевник протестует и против союзов и против символизации/фиксации власти — то, как действует государства, использующее войну.  "Он равным образом и освободитель, и клятвопреступник — дважды предатель" (719).  А аппарат государства создает такую ситуацию, когда увечья и смерть предшествуют ему, он нуждается в том, чтобы они уже совершились, чтобы люди уже рождались калеками и зомби.  "Увечье — следствие войны, но оно также — условие, предполагаемое аппаратом Государства и организацией труда" (720).  До государства, в мифах увечья не было, была только смерть.
• Не возможно обосновать тезис о влиянии войны на формирование государства.  Война действует только в качестве части самого государства, а не как внешний фактор.  Именно поэтому все время возвращается гипотеза о немедленном и одним махом возникающем государстве — Urstaat (723).
• Внезапность возникновения государства описывает через два момента: первобытные общества не были недоразвитыми обществами, не достигшими стали государства, а были обществами, которые формировались, чтобы противостоять государству как сверх-кодированию общественных отношений (родовых) — и потому когда государство возникает, оно возникает в качестве купюры-разрыва.  "Государство — это не все, именно потому, что государства существовали всегда и везде" (727).  Государство — это не только письменность, но и речь, язык, языковая деятельность.  Гипотеза, что государства первоначально поддерживали "далекие" связи между первобытными обществами (были не только близкие отношения).  Языки независимо от письма определяют не закрытые группы, а наоборот "если и существует язык, то именно между теми, кто не говорит на одном языке.  Именно для этого создается язык —для перевода, а не для коммуникации".  "В первобытных обществах имеется столько же тенденций, которые разыскивают" Государство, столько же векторов, работающих  направлении Государства, сколько есть движений внутри Государства или вне его, кои стремятся к  тому, чтобы отодвинуться от него — все сосуществует в постоянном взаимодействии" (728).
• Отличие государственной организации от городской.  И в этом отношении город является зарубкой на магистрали и точечной реорганизацией пути.  И городская власть — власть магистратур, уравнивающая власть, чем отличается от государственной.  Государство формирует вертикаль, которая заставляет резонировать разные (по природе — экономические, географические, этические, лингвистические, духовные, технологические) точки размеченного пространства.  Оно удерживает элементы в поле, того разрывая связи между ними.  Нет смысла спрашивать, что первично — происходит и "мелодическая линия городов, и гармонической рассечение государств — даже произвести рифление пространства" (735).  Государства стремятся к детерриторизации по линиям торговых путей.  И вопрос лишь в том, насколько сверхкодирование государства подчиняет их.  Когда это ослабевает возникают города, которые больше не имеют связи с собственной землей, поскольку обеспечивают торговлю между империями.  Но не верно, что капитализм — это плод городов, поскольку города не интересуются окончаниям каналов детерриторизации.  Они обеспечивают центростремительное движение.  И в этом смысле как детерриторизируют, так и предотвращают детерриторизацию.  Государство создало модель капитализма, через модели метрополии.  Но город на основе этого выработал аксиоматику, которая похожа на один-единственный Город — мегаполис или "Мегамашину", — чьими частями или кварталами являются государства" (736).
• Капиталистическая унификация имеет свои ограничения.  Она происходит между изоморфными образованиями — но не однородными.  Изоморфизм допускает — и даже вызывает — неоднородность (торговлю осуществляют демократии, тоталитаризмы, социализмы и т.д.).  И во-вторых, изоморфизм устанавливается только там, где развивается и расширяется внутренне рынок, то есть — "в центре".  "Отсюда существование на периферии разнородных общественных формаций, кои конечно же не конституируют пережитки или переходные формы, ибо реализуют сверхсовременное капиталистическое производство…  но которые тем не менее являются докапиталистическими или сверхкапиталистическими, благодаря иным аспектам их производства и благодаря вынужденной неадекватности их внутреннего рынка по отношению к мировому рынку.  Когда международная организация становится капиталистической аксиоматикой, она продолжает предполагать неоднородность общественных формаций, она вызывает и организует свой "третий мир" (740).
• Рента и прибыль являются механизмами захвата.  И налог.  Налог определяет возникновение денег как всеобщего эквивалента (ссылка на Коринф и Eduard Will), он является своего рода складом, где собирается ценность.  Нет последовательности: трудовая Ренат, натуральная рента, денежная рента.  Налог — место, где вырабатывается равенство и одновременность этих трех рент.
• Склад формируется из 3 аспектов: земля, инструменты и деньги.  Земля — сохраняемая территория (метра землевладельца), инструменты — сохраняемая деятельности (прибыль предпринимателя), деньги — сохраняемый обмен (налоги банкира).  Но склад не производится ни одним из этих аспектов.  Склад формируется в результате сверхкодирования государством, захватом, империей: деспот одновременно главный землевладелец, супер-предприниматель и хозяин налогов.  "Это похоже на три капитализации власти, или три артикуляции "капитала"" (754).
• Государство — это сам такой аппарат захвата.  И бессмысленно искать Государство до Государства, оно всегда уже дано.  И отсюда особый характер государственного насилия — его трудно застать, оно всегда представляется как уже свершившееся, "нанесение ущерба [mutilation] является предварительным, заранее установленным.  Маркса нужно уточнить: "существует первоначальное имперское накопление, предшествующее сельскохозяйственному способу производства, вместо того чтобы вытекать из него; как общее правило, первоначальное накопление существует всякий раз, когда монтируется аппарат захвата, монтируется благодаря такому крайне особому виду насилия, создающему или способствующему созданию того, против чего оно направлено, а значит, само заранее предполагается" (760).  При этом существует разные формы насилия — и т.н. "правовое насилие" является тем механизмом государства, которое используется для борьбы против себя, против насилия.  Иначе складывается военное или преступное насилие.
• Частная собственность возникает на периферии такой машины присвоения — в Европе, в стороне от восточных и среднеазиатских империй.  И фигурой такого присвоения становится освобождённый раб.  Публичная сфера на периферии формируется через общие средства присвоения, которое становится частным.  Оно формируется через вещь, капитал, а не через субъективные связи.  И капитал становится правом, право перестает быть сверхкодированием обычаев, не является набором топик, оно принимает форму абстрактной аксиоматики.  Создается ощущение того, что государство лишнее, каноника формирует всеобщую аксиоматику.  Государство по определению территориально, капитал — глобален.  И частная собственность уже не является частой собственностью ни на землю, ни на почву, ни даже на средства производства как таковые, но частной собственностью на конвертируемые абстрактные права (771).
• Государство же не отменяется, но меняют смысл — становятся моделями реализации для превосходящей их всемирной экономической аксиоматики.
• Капитализм являясь аксиоматикой, обладает пределами, которые отменяют безысходность.  Перечисляет.

14.  440— Гладкое и рифленое

• Перечисляет модели соединения разных типов организации пространства: в музыке (Булез), в физике, на море, в эстетике (Ригль, Воррингер), в технологии, в математике.