Доманска, Эва. Философия истории после постмодернизма / перевод с английского Марины Кукарцевой. — Москва: Канон+, 2010. — 399 с.
Хайден Уайт
- "История как дисциплина систематически нетеоретична. Историки мыслят себя в качестве эмпириков, и они таковы и есть, но они не философски эмпиричны. Они эмпирики в общепринятом смысле это слова — обычном, повседневном. Именно поэтому марксизм в Соединённых Штатах всегда рассматривался как нечто, в действительности не историческое, поскольку он обладает теорией. И марксизм, конечно, всегда критиковал буржуазных историков за отсутсвие теории в их исследованиях" (30).
- Нарратив в истории — не предписание. "Нарратив есть то, что возникло вместе общественной жизнью, что свойственно с социальной и групповой идентификацией. Это то, что связывает его с мифом, и то, что делает его подозрительным для ученых" (31). Историк "может импровизировать со своими техниками познания".
- Силлогистика возможна для предложения. Но практический дискурс, дискурс, который описывает праксис, больше, чем одно предложение. Поведение человека отличается от формальной логики, жизнь строится в противоречиях. Дискурс должен отражать эту реальность. Вводит тропологию (37) — "потому что мы нуждаемся в теории отклонения, в систематической девиации от логических ожиданий" (37). "Это то, что очаровывает в нарративе". Из этого интерес к риторике, она "предусматривает теорию импровизационного дискурса". Нет единственно правильного говорения о мире — "поскольку язык произволен в его отношении к миру". И она оценивает властные отношения в дискурсе: "истину не находят, а создают" (38).
- Прошлое для меня является проблемой (отсюда интерес к истории). Происхождение из семьи рабочих "не имеющих представления о традиции". Образование стало путем разгадки этой проблемы.
Ханс Кёллнер
- Против нападок на Просвещение. И интересуется как формируется "само собой разумеющееся" в отправленную эпоху. При этом от него никуда не деться, просто нужно разбираться — "вопрос "как" в деле верования более реалистичен" чем вопрос "почему"" (63).
- Интерес к истории, к прошлому анормален, возникает только в момент существенной потери. И отсюда кризис истории, исследования ведутся по инерции. Но по-настоящему интересен вопрос: что значит для культуры быть удовлетворенным историческим исследованием. Возможно, это удовлетворение сродни Ницше, который писал о коровах, которые не нуждаются в истории, потому что не знают, что умрут. Поэтому кризис риторики, о котором Ницше и Хайдеггер, точен, хотя и преувеличен. "Мы знаем, что мы не коровы и мы умрем. История есть перманентный кризис нормальности" (79).
- Взаимодействие Уайта с Фуко: заинтересован в том, чтобы подвести мощный интеллект Фуко под свое собственное мышление и схватить его, в смысле — заставить существовать в тех категориях, которые требовались Уайту в то время. Так что ранние работы Фуко стали для Уайта уроком по тропологии. Он использовал идеи Фуко в собственных целях, как лакмусовую бумагу" (92).
- Фуко для историков определяется допущением, что "дискурс — лингвистические формы, которые принимает институциализированная власть — располагается на непроходимой территории между нами и прошлым. Где бы мы ни искали признаки жизни, мы находим только закодированный и само-соотносимые горы текстов, диктующие, что считать жизнью, а что нет. В моем представлении Фуко мало интересовал язык дискурса — его интерес можно назвать формальным [потому что понимал, что декодирование будет определяться тем, что декодируется]… для него было более важным исследовать результаты дискурса, а не его язык" (93).
- Основная черта Уайта — "напряжение между вниманием Уйти к нестабильным, перемещающимся (ситуациям сдвига) риторическим ситуациям и его постоянным подчеркиванием структур и форм, которые делают данный момент возможным" (95).
- Схемы Уйти не имеют продолжения — "это необходимо просто для придания пространственности знанию, что характерно для формалистов" (96).
- Нарратив есть способ стабильности. Настоящее есть единственная вещь, которая существует (Рикёр), поэтому есть три настоящих: настоящее прошлого или память, настоящее настоящего или опты, настоящее будущего или надежда. Отсюда и важность нарратива: "нарратив конфигурирует определенные формы реальных или соображаемых событий так, чтобы в результате породить чувство присутствия в стабильном настоящем. Настоящее есть момент, который управляет всеми прошлыми событиями и доминирует над их значением" (98).
- Три типа истории у Канта — регресса/прогресса/сочетания двух. Третий — абсурд, и Бог не мог его создать. Проблема лишь в том, что у нас нет рациональных оснований выбрать любой из трех. И как же мы можем узнать что-то? Никак. Поэтому мы должны выбрать тот, который поведет к тому будущему, которое мы хотим, к утопии. Это этическая идея: вы пишете тот тип истории, который позволяет вам видеть тот тип будущего, который вы хотите" (100).
Франклин Анкерсмит
- Нарратив как организатор мира. Аналогично формуле в точных науках. Конечно, искажают реальность, но как показывает формула это не означает имманентной субъективности нарратива (118).
- Но это же признание подпитывает интерес к "историческому опыту", то что выбивается из нарратива. Напр., средний залог греческого глагола (у Уайта) — в нем выражается "аутентичность" прошлого.
- Продуктивное начало для теории истории находит в опыте. Опыт как переживание отличное, находящееся за пределами языковой концептуализации. Появляется на смену философии языка. Ссылка на Письмо лорда Чандоса фон Гофмансталя. В этом тексте возникает антитеза между языком и опытом, "язык всегда рационализирует опыт и поэтому редуцирует его к малоинтересной категории — к простому приложению к языку и знанию. Даже Локк интеллектуализирует опыт, как только вводит его. Признак этой тенденции — в количестве исследований, посвященных сознанию. Опыт, в т.ч., может дать выход из кризиса репрезентации.
Комментариев нет:
Отправить комментарий