...Бурде о Логике Практики...

Бурдье, Пьер.  Практический смысл / Общ. ред. пер. и послесл. Н. А. Шматко. — СПб.: Алетейя; М.: Ин-т эксперимент. социологии, 2001. — 562 с.

Введение

• Структурный анализ стал в т.ч. политическим проектом против субстанционалистских теорий.  "Как отмечает Кассирер, помимо прочих вещей удалось практически преодолеть установленное Лейбницем и всем классическим рационализмом различие между истинами разума и истинами факта, чтобы рассматривать исторические факты как системы интеллигибельных отношений не только в дискурсе, где это делалось со времен Гегеля, но и в научной практике.
• В действительности насколько видимость абсурда и бессвязности защищает миф и ритуалы от реляционной интерпретации, настолько же то, что они порой дают видимость смысла при частичном или избирательном чтении, которое ищет особого смысла в каждом отдельном элементе особого откровения вместо того, чтобы установить систематическое отношение со всеми элементами одного класса... [скорее интерес к бесконечному расширению смыслов]  Здесь можно видеть конкретную иллюстрацию воображаемой Борхесом библиотеки, содержащей в себе "все, что можно сказать на всех языках".  Идти короткой дорогой по пути, непосредственно соединяющему каждое обозначающее с соответствующим обозначаемым, экономить на долгом обходе через полную систему обозначающих, внутри которой определяется относительная значимость каждого из них (не имеющая ничего общего с интуитивно понимаемым "смыслом"), - значит обречь себя на приблизительность, на рассуждения, которые в лучшем случае будут совпадать с самыми поверхностными обозначениями (к примеру, сопоставление пахоты и полового акта); значит взять на вооружение некоторую антропологическую интуицию юнгеровского типа, поддерживаемой фрэзеровской компаративистской культурой, которая изымает из целого мира мифических систем и универсальных религий вырванные из контекста темы" (12).
• И непроговоренное — из-за отсутствия соответствующего диспозитива — является предметом для анализа.  "В немыслимом одной эпохи можно найти все то, о чем нельзя помыслить за неимением этических или политических диспозиций, склоняющих принимать его в расчет и считаться с ним, но кроме того — все то, о чем нельзя помыслить из-за отсутствия таких мыслительных инструментов, как проблематика, методы, технические приемы (этим объясняется, что добрые чувства часто портят социологию)" (15).
• Рассказывает свой метод: "Чтобы полностью понять малейший ритуал, полностью вырвать его из абсурда последовательности немотивированных действий и символов, нужно заново определить место каждого вводимого действия и символа, во-первых, в системе различий, которые детерминируют ритуал самым прямым образом; во-вторых — в мифоритуальной системе в целом; а в-третьих, одновременно с этим, — внутри синтагматической последовательности, которое определяет своеобразие ритуала и, являясь, пересечением всех совокупных различий... ограничивает произвольность своих собственных составляющих.  Таким образом можно описать развитие всякого структурного исследования теми самыми словами, который Дюэм описывает развитие физической науки как "сводную таблицу, которой постоянные поправки придают все большую протяженность и целостность, <...> в то время как каждый выделенный и изолированный элемент этого целого теряет всякое значение (signification) и больше ничего не представляет"" (20).
• Практика является рефренесом для построения и анализа знания.  Анализ через оппозиции является отправной точкой, он же позволил увидеть противоречия.  "Само желание понять практические логики предполагает настоящую перестройку всех полученных диспозиций и, в частности, некоторого рода отречение от всего, что обычно связывается с рефлексией, логикой и теорией — с теми "благородными" занятиями, целиком настроенными против "общепринятого", "здравого" образа мышления.  Сложность этого тем более велика, что истолкование не может выдвинуть в доказательство своей правоты никакого другого аргумента, кроме своей способности выявить всю совокупность фактов вполне связанным способом" (26).
• "мне потребовалось много времени, чтобы понять, что ухватить логику практики можно только через построения, которые ее как таковую разрушают…  Итак, не столь уж просто понять самому и дать на деле понять другим, что в качестве модели практик, не имеющей основанием эту модель, схема и все оппозиции, эквиваленты и аналогии, которые она, как кажется на первый взгляд, показывает, значат что-либо только до тех пор, пока их считают тем, чем они являются, а именно — логическими моделями, сконструированными как можно более связным и более экономным образом максимально возможного количества наблюдаемых фактом.  Эти модели становятся ошибочными и опасными, как только их начинают принимать за реальные основания практик, переоценивая значение логики практики и упуская действительно ее основание.  Одно из практических условий научного анализа практической логики состоит в парадоксальном факте: самая связная и самая экономичная модель, объясняющая самым простым и самым последовательным образом совокупность наблюдаемых явлений, не является основанием практик, которые она обосновывает лучше всякой другой конструкции.  Иначе говоря, практика не подразумевает (или исключает) овладения выраженной в ней логикой" (27).
• по ходу пишет, что делает практики практиками, в отличие от объяснительных схем: "неуверенность, колебания, вытекающие из того, что они основаны не на сознательных и постоянно действующих правилах, а на практических схемах, непрозрачных для самих себя, склонных к изменениям в зависимости от логики ситуации, от навязываемой ею и почти всегда частичной точки зрения".  "Реально овладеть этой логикой может лишь тот, кем она полостью овладела; тот, кто ею обладает, но в такой степени, в какой она сама владеет им, т.е. лишенный владения.  И если этот так, то потому, что схемы восприятия, оценки и действия не могут быть усвоены иначе, как на практике; они являются условием всякой разумной мысли или практики, но постоянно подкрепляясь действиями и речами, произведенными согласно таким схемам, они исключаются из круга осмысляемых предметов" (32).
• Также о ритуале, как о действии, которое сначала совершается, прежде, чем приобретает смысл (39).  Делается, потому что "так делается" или "так надо делать".  Интерпретатор восстанавливает эту утерянную логику.  В то время как сами действия могут не иметь никакой цели или функции, кроме тех, что подразумевает само их существование, смысла, вписанного в саму логику жестов и слов.  Или точнее — "они вписаны в порождающие структуры, продуктами которых являются эти жесты и слова, а в переделе — в пространство, определенным образом ориентированное, где они и осуществляются".
• "Распространённое представление об оппозиции между "примитивным" и "цивилизованным" происходит от незнания, что устанавливаемое — как здесь, так и в других случаях — отношение между наблюдателем и наблюдаемым является частной формой отношения между "знать" и "делать", между толкованием и использованием, между символическим овладением и овладением практическим, между логичной, снабженной всеми накопленными средствами объективации логикой и логикой практики, всегда и повсюду дологической.  Это различие, основополагающее для интеллектуальной деятельности и для условия ее существования, имеет, очевидно, менее всего шансов найти свое действительное выражение в интеллектуальном дискурсе" (41).

Книга I.  Критика теоретического разума

• Преодоление разрыва между теорией и практикой предполагает преодолеть тем, чтобы показать "теорию практики, используемую неявным образом ученым познанием, и через это сделать возможным настоящее ученое познание практики и способа практического познания" (53).
• Анализ логики практики всегда формулируется в терминах ценности (что мешает ее исследованию).
• Парадигмой научного исследования является лингвистика Соссюра, в которой язык является условием понимания речи, а значит язык берется как анемичный объект для изучения без практического применения.  Это учебная ситуация изучения формальной грамматики.  А школьная ситуация строится на институциональной рамке, и в частности позиции доверия в отношении того, что делается и говорится.  И это общее заблуждение производителей научного дискурса.  "Цепочка следующих один за другим комментариев, вызванных остиновскими исследованиями иллокутивных актов, не прервется до тех пор, пока игнорирование условий производства и обращения комментариев будет позволять и склонять к поиску в одном только откомментированном дискурсе "условия удовлетворения", которые — неотделимые как в теоретическом, так и в практическом плане от институциональных условий функционирования дискурса — были с самого начала отнесены к внешнему лингвистическому порядку, т.е. брошены на социологию" (62).
• В ситуативной рамке эта парадигма предполагает "слушающего" — именно слушатель понимает речь через знание языка.  "Практическое отношение со своим предметом, в которое вступает этнолог, — отношение чужого, исключенного из реального функционирования социальных практик в силу того, что он не имеет своего места в изучаемом пространстве… и что ему не нужно занимать там место" (65).  В этнологии это проявлено, и тем более неуместно, когда этнолог начинает "играть" с этой дистанцией.  Термин "включенное наблюдение" — терминологическое противоречие и "критика объективизма с его неспособностью воспринимать практику как таковую никоим образом не содержит в себе оправдание погружения на практике" (66).
• Практическая логика проявляется в вере, в бессознательных условиях действия.  Обычная стратегия анализа веры строится на воссоздании рациональный оснований ее обретения, на восстановлении решений верить.  Однако такая стратегия скомпрометируется тем, что она упускает из виду, что решение зависит от условий принятия решений и взаимодействий того, кто решает, а следовательно — от решений окружающих людей.  "Парадоксы, с которым сталкивается усилие осмыслить веру в логике решения, показывают, что реальное обретение веры определяется тем фактом, что оно практически разрешает эти антиномии.  Генезис содержит в себе амнезию генезиса: логика обретения веры, этого неощутимого (продолжительного и непознаваемого) обуславливая, осуществляются как через условия существования, так и посредством различного рода явных стимулов и призывов к порядку, подразумевает забывание факта приобретения, иллюзию врождённости приобретенного" (97).
• "Теория практики, взятая как практика, напоминает, что, с одной стороны, в противовес позитивистскому материализму, предметы познания должны быть структурированы, а не просто пассивным образом сконструированы, а с другой — что, в отличие от интеллектуального идеализма, принципом такого построения является система структурированных и структурирующих диспозиций, формирующихся в практике и постоянно направленные на практические функции" (100)
• Маркс решил эту проблему, погрузившись в самое пекло деятельности, но сохраняя критическую дистанцию.  Но такой "объективизм" создаёт риск принимать структуру как реальность.  Противоположная опасность — идеализм, восприятие практики как субъективного опыта.
• Габитусы — модель, которая позволяет избежать опасностей.  Это "системы устойчивых и переносимых диспозиций, структурированные структуры, предрасположенные функционировать как структурирующие структуры, т.е. как принципы, порождающие и организующие практики и представления, которые могут быть объективно адаптированными к их цели, однако не предполагают осознанную направленность на нее и непременное овладение необходимыми операциями по ее достижению" (102).  Практика обусловлена моделями поведения.  Но они не действуют как спусковые крючки, а только при условии их "узнавания" агентами действия.  Практический мир конструируется "в отношении" с габитусом, и это мир "уже достигнутых целей, способов применения или рынков (АФ: скорее всего в фр. — договоров, сделок), которым нужно следовать, и объектов..., средств или институтов, поскольку закономерности, присущие произвольному состоянию..., стремятся проявляться как необходимые и даже природные уже в силу того, что они лежат в основании схем перцепции и оценки, с помощью которых они воспринимаются".
• Предполагает существование (без особого разворачивания) "гомологичных габитусов", которые составляют "единство стиля жизни одной группы или одного класса" (107).
• Выбор степени свободы в отношении между габитусом и практикой — не рационален, поскольку габитус действует как бессознательное, его условия формирования интериозиорваны и забыты.  И потому габитус сопротивляется модели рационального, лишенного инерции субъекта.
• Вслед за Гартманом сравнивает с речью виртуоза-импровизатора, у которого речь опережает мысль.  Его остроумные замечания "предполагают с очевидностью свою непредсказуемость и ретроспективную необходимость", потому что находчивость выявляет скрытые ресурсы, которые указывают на наличие габитуса.  "Диалектика языкового чувства и принятых в дано обществе выражений есть особый и очень значимый случай отношения между габитусами и институциями" (111).
• Инкорпорация не только уносит институты в бессознательное.  Но и позволяет их эволюцию, а также — максимальную активацию.  "достоинство инкорпорации, эксплуатирующей способность тела принимать всерьез перформативную магию социального, есть то, что делает короля, банкира или священника вочеловеченной наследственной монархией, финансовым капитализмом или Церковью.  Собственность присваивает собственника, воплощаясь в форме порождающей структуры практик, наилучшим образом адаптированных к ее логике и требованиям".  У Маркса: сын-первенец принадлежит наследуемой земле (111). 
• Габитус же определяет спонтанную понятность действий, ""коммуникация сознаний" предполагает общность "бессознаний" (т.е. языковой и культурной компетенции)".
• Реф. на Макса Вебера, который писал, что чистая модель — лишь антропологическое описание практики.  И не только потому, что в реальности у субъекта нет всей информации, чтобы принять рациональное решение, но и потому что "средний шанс", определяющий чистую модель никогда не реализуется в реальном наборе шансов и возможностей конкретного субъекта.  Не учитывает различие между возможным и вероятным, умением улавливать возможности.  особенно в экономике.  "Как склонность инвестировать, или предприимчивость, экономическая информация есть функция власти над экономикой" (124)
• Инкорпорация габитуса на уровне тела (в основном, иллюстрирует через половые различия) отличается от сознательной имитации поведения.  "Тело верит в то, во что играет; оно не запоминает прошлое, а приводит его в движение, и уничтоженное таким образом прошлое начинает жить заново.  Заученное телом — это не что-то такое, что можно как знание нести перед собой, это то, чем тело и является" (142).  Это особенно видно на примере устных культур.  И автор предлагает в другом месте показать, как переход к письменности изменил отношение к телу.  Особенно — на примере музыки, где процесс рационализации ( как описано у Вебера) имеет обратной стороной "дезинкарнацию" музыкального творения и самоустранение тела, которое в архаике все целиком воспринималось как музыкальный инструмент.
• Описывая деление мира (и дома) на мужское и женское определяет мужское как посвященное добродетелям защиты и оплодотворения, а женское — как священное и одновременно наделённое пагубными достоинствами.
• Биологическое, социальное и космогоническое в поседении полов смешивается.  Критикуя психоанализ отмечает, что наивно сводить к сексуальному то множество действий, которые внушают определенное отношение к миру и телу через управление миром и тело, через то, что называется "телесной географией" (которую воспринимает как форму космогонии).  Изначальная связь отца и матери в теле человека ставит под сомнения все "мифопоэтические" оппозиции (видимо, которыми оперирует психоанализ), эта связь может быть основой собственного "я", напр., в гомосексуализме — но только вс лучше, если она работает не как биологическая, а как символическая.  "Ребенок выстаивает свою половую идентичность — важнейший элемент социальной идентичности — одновременно с формированием его представления о разделении труда между полами, исходя при этом из одной социально определено совокупности признаков, нераздельно биологических и социальных.  Иначе говоря, осознание половой идентичности и инкорпорация диспозиций, связанных с социально детерминированным определением социальных функций, выпадающих на долю мужчин и женщин, сопровождается  принятием определенного социальным образом взгляда на половое разделение труда" (153).
• Причину настойчивого присутствия различия между рациональным и реактивным поведением связывает в различии оптики в отношении себя, и предмета наблюдения у ученых ("монополисты дискурса о социальном мире", 156).  Для себя они бронируют мир спиритуалистический, и либеральный.  Для "них" — материальный и механический.  Напр., у этнологов механический язык обмена стал бы недостаточным, если бы они не говорили только о потлаче, а включали в дискурс свои собственные поведения такта, деликатности, чутья и умения — "все это разные имена практического чувства".  Тогда, при описании такого ритуализованного действия, как светская беседа, они бы заметили, какая бесконечная бдительность нужна для того, чтобы эта игра оставалась игрой, но при этом осмысленной, какое умение необходимо для поддержания двусмысленности своего поведения.  "То есть стоит обратиться к своим собственным играм, к своей собственной практике социальной игры, и окажется, что чувств игры — это одновременно и реализация теории игры, и ее отрицание как теории" (157).
• Теоретическая ошибка заключается в том, что теоретическое видение практики выдают за практическое отношение к практике, когда в основание практики закладывается модель , которую еще предстоит выстроить для ее осмысления (158).  Описывает чувство игры через ощущение игрока в коллективной игре, где поведение является результатом тотализации обстановки и предвидения поведения других участников, при этом не рациональное, а спонтанное, основанное на навыке — это чувства "настающего" в игре, "чувство смысла его истории, которая и придает игре ее смысл".  В отличие от науки, где темпоральность нивелирована до полной отмены, где всегда остается прошлое.
• Обычная ошибка ученого взгляда, позволяющего разрозненные факты свести в одну картину ("таблицу") — смешать взгляд зрителя и актера.  напр., приписать актеру вопрос, которые его не волнуют.  И со ссылкой на Т.Э.Лоуренса критикует писателей, которые приписывают человеку, всецело поглощенного своей задачей, точку зрения человека, сидящего в кресле.
• Различие еще и в том, что практика не позволяет птичьего полета, а потому по сути своей — линейный ряд., и подобно дискурсу выражается последовательно, с помощью линейного ряда знаков.  Аналитическая, табличная тотализация схватывает в одном образе не просто последовательные значения, а даже — используемые то одно, то другое, каждое по отдельности, "синусоидальный чертеж" (162).
• Практическая таксономия стоит на глобальном сходстве и неопределенной абстракции — в смысле или созвучии.  Но даже и она "еще слишком интеллектуальна", чтобы выразить ту логику, которая непосредственно осуществляется в гимнастике тела" (174).
• Понятие практической логики, то есть логики без логического самоконтроля, мотивированная достижением результата, представляет противоречие в терминах.  Но эта логика свойственна всякой практике — точнее "практическому чувству" — "привязанная к "существу дела", всецело находясь перед лицом настоящего и практических функций, которые она в нем вскрывает в форме объективных возможностей, — практика исключает возврат к себе (то есть к прошлому), не ведая об управляющих ею принципах и содержащихся в ней возможностях, которые она может обнаруживать лишь в действии, то есть во временной развёртке"(178).
• Структуры практической логики не сводятся к категориям мышления, мыслительного моделирования реальности (как у Кассира или Леви-Строса), это значит воссоздать социально сложившуюся систему структур, неразрывно соединяющую в себе познание и оценку, систему, которая организует мировосприятие и поступки людей согласно объективным структурам определенного состояния социального мира" (184).  Эта логика восстанавливается в генезисе явления.  Логика действия мерцает, поскольку не фиксируется в дискурсе и потому легко изменяется.
• Ритуал как модель такого логически связанного действия.  И хотя Леви-Строс предостерегал против прямого соотнесения символической системы ритуала с социальным (против "первобытной тупости"), все же нельзя забывать, что "магические и религиозные действия являются, по словам Вебера, глубоко "светскими" (diesseitig) и что как бы ни господствовала в них забота о производстве и воспроизводстве, то есть о выживании, все таки они драматичнейшим образом нацелены на цели практические, жизненно-неотложные" (185).
• Логика, однако, не является механикой.  Даже в такой жесткой системе, как дары, они всегда строятся по модели "сюрприза", а не "долга".  Все возможные отклонения не поддайся систематизации и формальной логике.  Введение фактора неопределенности означает введение фактора времени с его ритмом, с его необратимостью, заменить "логику моделей диалектикой стратегий, но не впадая при этом в воображаемую антропологию теорий "сознательного актера"" (195).
• Экономизм не описывает архаическую экономику дара, в последней столько ж сил тратится на скрытие корыстной природы обмена, сколько на сам обмен.  Социальные отношения требовали скрывать обмен за помощью, сюрпризом, выручкой.  "Исторические ситуации, в которых наряду с расширением денежных обменов осуществляется разложение понятий, ведущее от искусственно поддерживавшихся структур экономики добросовестности к ясным и экономичным (а не разорительным) структурам экономики откровенного интереса, показывают, как дорого стоит поддержание в действие экономики, которая отказывается признавать себя таковой и оттого обрекает себя тратить примерно столько е изобретательности и энергии на осуществление хозяйственных действий, сколько на сокрытие их истинной сути" (223).
• Работа так же относится к труду, как дар — к торговле (для которой по Бенвенисту в индоевропейских языках вообще не было названия).  "В открытии труда предполагается образование общей почвы производства, т.е. Расколдованное мира природы, сведение его к одному лишь экономическому измерению; перестав быть данью, которую платят некоему незыблемому порядку вещей, человеческая деятельность теперь может быть направлена исключительно к экономической цели, которую с полной ясностью указывают деньги, отныне единая мера всех вещей" (230).
• Эта игра неузнавания относится и к капиталу, который законно функционирует только, если не узнан в качестве капитала.  Такой капитал и есть "символически капитал", наряду с религиозным он составляет единственно возможную форму накопления.  Она позволяет могущественным семьям аккумулировать рабочую силу общины в период работ и оттачиваться в спокойные периоды.  Это присвоение услуг прикрывается всегда добровольной помощью одновременно барщиной.  Это добровольная барщина и подневольная помощь, "в ней происходит… двойной полуоборот, возвращающий к исходной точке: материальный капитал конвертируется в капитал символический, а тот, в свою очередь подлежит конвертации в капитал материальный" (232).
• Отвергает рассмотрение экономических и псевдо-экономических практик как раздельных.  "Накапливаемы группами капитал, эта энергия социальной пищики, может существовать в различных видах…; хотя все они подчинены строгим законам эквивалентности, т.е. Взаимно конвертируемы, каждый из них производит свои специфические эффекты и только в своих специфических условиях" (239).  Однако существование символического капитала компрометирует аналогию между капиталом и энергией, общество не подчиняется социальной физике, она напоминает о том, что в социальной реальности входят акты познания, требующиеся для неузнавания и признания.
• "От симметрического обмена дарами к ассиметрическому демонстративному перераспределени/ благ, которое лежит в основе образования политической власти, переход осуществляется постепенно.  В этом процессе происходит, в т.ч., легитимация произвола, покрывающая собой ассиметричное силовое отношение".
• Выбор мягкой или открытой формы принуждения зависел от общественного контекста и в конечном счете определялся эффективностью.  Отождествлять эту двойственную экономику с ее официальной сутью ошибочно.  Однако конверсия капитала в символический нет ничего автоматического — она требовала не только четкой логики отрицания, но и постоянного труда по установлению и поддержанию отношений и инвестиций, материальных и символически.  Материальная дороговизна мягкого принуждения приводит к тому, что единственной формой накопления становится символической накопление, материальный капитал становится если не невозможным, то очень затруднительным.
• Фиксация символического порядка в политическое устройство происходит при помощи элементов идеологии (напр., права).  На это же работает система производства культурных благ и производство производителей (образование).  Напр., "система образования помогает снабдить правящий класс "теодицеей его собственных привилегий" не только через те идеологии, которые она вырабатывает или прививает учащимся, сколько через то практическое оправдание существующего строя, которое она доставляет, скрывая под явно гарантированным ею отношением титулов и должностей тайно фиксируемое ею (при соблюдении формального равенства) отношение между присватываемыми титулами и унаследованным культурным капиталом, т.е. через легитимацию такого рода наследования" (263).  "Самые верные идеологические эффекты — это те, которым для своего существования требуются не слова, а круговая порука и замалчивание".
• Соединение объективной оценки и символический в определении структуры общества позволяет дифференциацию отношений в зависимости символического капитала.  И дифференцирующая функция определяется маргинальность той ли иной практики — чем реже, тем ценнее.  "Возникая в борьбе, где каждый агент является для другого одновременно и безжалостным конкурентом, и высшим судьей… символический капитал или гарантирующие его звания могут быть защищены — особенно при инфляции — также лишь постоялой борьбой за то, чтобы сравняться и отождествиться (либо реально, скажем, через брачный союз или всевозможные формы публичного альянса или официального приобщения, либо символически) с непосредственно более высокой группой и отмежеваться от группы непосредственно более низкой" (270).
• Любой статус при этом временный.  "Любое состояние социального мира представляет собой лишь временное равновесие, момент динамического процесса, в котором постоянно нарушается и восстанавливается вновь соответствие между распределениями и инкорпорированными или институциализированными классификациями" (279).

Книга II.  Практические логики

• В предисловии заявляет большую роль диапозитива (материального, в том числе, который называет габитусом) над нормами и ритуалами.  И изучение обыденных практик более продуктивно, че изучение норм.  "В самом деле, обыденные практики тем более успешны в социальном отношении, чем более условия производства диспозиций, продуктом которых они являются, удалены от условий их функционирования.  Объективная соразмерность диспозиций и структур обеспечивает соответствие требованиям и объективной необходимости (которое ничем не обязано ни норме, ни сознательному соответствию норме), а также видимость конечной цели, ничего общего не имеющей с сознательным полаганием объективно достигаемых целей.  Парадоксальным образом социальная наука нигде так много не говорит языком нормы, как там, где это язык полностью неадекватен, а именно при анализе социальной формации, где в силу длительной неизменности объективных условий нормативная часть в реальном определении практик значительно сокращается, а основная задача возлагается на автоматизм габитуса.  Это доказывает, по крайней мере, в данном случае, что речь об объекте выражает не столько сам объект, сколько отношение к нему" (284).
• Дальше рассматривает отдельные практики родства и брака как практические логики, не сводимые к норме, а скорее к стратегиям, направленным на воспроизводство + сохранение имущества.
• При этом " объективация схем габитуса в кодифицированное передуваемое в качестве такового знание происходит очень неравномерно в зависимости от области практики" (388).  Различие между "официальным значением" и "всевозможными знаниями и практиками, неофициальными, секретными и даже подпольными, которые, несмотря на то, что они являются продуктами одних и тех же порождающих схем, подчиняются друго логике" (389).  И тут же проводит гендерное различие между носителями этих знаний.
• "Умелое использование неопределенности" в практической логике (502).