Рикер о Деместификации Зла и Наказания

Рикёр, Поль (1913-2005).  Конфликт интерпретаций: очерки о герменевтике / Ин-т философии Российской академии наук; пер. с фр., вступ. ст. и коммент. И. С. Вдовиной. — Москва: Академический проект, 2008. — 695 с.

Символика Интерпретации Зла (с. 373-512)

• Анализ понятия «первородный грех» — выявление значения, которое сводится к разрушению понятия — «надо подвергнуть сомнению знание, чтобы выявить ортодоксальную интенцию, прямой смысл, экклезиастический смысл» (390).  
• Две идеи спорят: зло как разлитое в мире, которое заражает человека, и зло как порожденное в мир человеком.  И вторая — это идея наследования зла в человеке.  Фигура Адама, как антагониста Христа.  И эта идея у Августина при анализе Послания к римлянам Павла.  И в этом анализе первородный грех приобретает «мифическое величие» (384), которое превышает образ Адама.  Оно передается через Адама, но этот не столько первый творец, сколько первый проводник — «именно грех в своем сверхиндивидуальном величии собирает вместе людей, от первого человека до нас с вами, именно он «делает» каждого грешным, именно он «имеется во множестве» и именно он «царствует».  Вот сколько черт, способных препятствовать чисто юридической или биологической интерпретации наследования.  То, что я только что назвал мифическим величием греха у Cв. Павла, чтобы подчеркнуть сверхличностный характер таких реалий, как закон, грех, смерть, плоть, сопротивляется их юридическому толкованию, которое, однако, прокладывает себе путь наряду с другими понятиями Павла, такими как вменение в вину…: грех, говорится в Послании к Римлянам, не вменяется, когда нет закона» (385).  Исчезновение мифологической составляющей приведет к индивидуализации греха, приправленного биологизмом передачи по наследству. 
• Но выражение «в Адаме» получило различную интерпретацию. 
• В итоге первородный грех — не понятие (против гностицизма и теологии как науки, вырабатывающей понятия).  А символ.  Символ невыразимой тревоги существования в мире: первейшая функция мифа об Адаме — «универсализировать трагический опыт человеческого изгнанничества» (393).  Универсализация опыта Израиля.  «Миф об Адаме обнаруживает таинственный аспект зла, а именно то, что, если каждый из нас начинает творить зло, дает ему начало… каждый из нас тотчас находит его готовым в себе, вне себя, перед собой; для всякого сознания, которое пробуждается, чтобы брать на себя ответственность, зло уже здесь; возводя к далекому предку исток зла, миф раскрывает ситуацию каждого отдельного человека: это уже имело место; я не даю начало злу, я его продолжаю; я вовлечен во зло; у зла есть прошлое, и это его прошлое; у зла есть собственная традиция; таким образом, миф в образе предка рода человеческого закладывает все те черты, которые мы только что отметили: реальность греха, предшествующая его сознанию; общностное свойство греха, не сводимое к индивидуальной ответственности; бессилие воли, обнимающей собой любой ныне совершаемый поступок. 
• Кроме предупреждения о символическом характере понятия первородного греха еще: мы не вправе спекулировать злом, которое уже есть, вне зла, которое сами творим — «уже есть» это высшее таинство греха: «мы даем начало злу, через нас зло входит в мир, но мы даем начало злу, лишь отправляясь от зла, которое уже есть и непостижимым символом которого является наше рождение» (397).  Но также нельзя спекулировать злом вне идеи спасения — антагонисты следуют параллельно друг другу и даже совершают движение друг к другу. 
• Несколько уровней символа и следовательно познания символа.  Чтобы прийти к мышлению из символа — как преодоление рационального мышления.  Первый уровень — феноменология (как перемещение символа в систему иных символов).  Второй — герменевтика, интерпретация.  В связи с этим отмечает, что сегодня вера не возможна без понимания (которое дает интерпретация), «мы можем верить, лишь интерпретируя. Такова «современная» модальность веры в символы; таковы выражение разочарования в современности и средства против этого разочарования» (412).  И описывает круг: герменевтика вытекает из пред-понимания (необходимое условие интерпретации) того, что она интерпретируя, стремится понять.  И она служит преодолению современного забывания «Священного» — через «вторичное доверие» (413).  И наконец, «понимание, исходящее из символа» (413).  Мыслить нужно, не исходя из символов, а в соответствии с символами — «символ заставляет мылить» (413). 
• Это мышление смотрит через символику зла.  Разбирает этический анализ зла — Кант и Августин.  Но в этом анализе утрачен «тот затемненный опыт зла, который различными способами проявляет себя в символике зла и образует, собственно говоря, «трагическое» зло» (420).  Зла, которое уже предполагается, когда происходит исповедь, зло, которое находишь в себе еще до пробуждения сознания, до вины, которое передается через символ «пленения», «зло как господство».
• Первое — необходимо уничтожить понятие первородного греха как ложное знание: оно не дает хода юридическому понятию, понятию обвинения, вменения в вину, и биологическому понятию, понятию наследования.  Индивидуальная вина была в начале — но Августину нужно было наследование этой виновности, чтобы мы все были бы обвинены в Адаме.  Развивается идея личной виновности, наследуемой от рождения как некий порок.  Мотив Августина — рационализировать самую таинственную проблему Cв. Павла — проблему осуждения: "поскольку Бог справедлив, необходимо, чтобы осуждение младенцев во чреве матери было также справедливым, чтобы погибель санкционировалась правом, а спасение шло от милости; отсюда идея естественной виновности, осуществляющей себя в деятельности и наказуемой как преступление, даже если она унаследована в качестве болезни" (423).  Идея несостоятельна, поскольку смешивает этический и биологический дискурсы + возвращается к старой мысли о массовом обвинении + вновь обращается к вечной теодицее с ее оправданием Бога.
• Богатство концепции первородного греха — в ее интенциональной направленности на самое важное в исповеди — что зло предшествует моему сознанию, не подлежит анализу в качестве индивидуальных проступков, говорит об изначальном бессилии.  "По отношению к моей свободе зло является тем же, чем мое рождение по отношению к моему актуальному сознанию, — это то, что уже есть".  Тогда цель псевдопонятия первородного греха — "внедрить в описание злой воли… тему квазиприроды зла; тогда незаменимой функцией понятия будет соединение схемы наследования и схемы случайного" (423).  "С точки зрения концептуального представления здесь есть что-то недостижимое, а с точки зрения метафизической — что-то неустранимое.  В самой воле есть что-то от квазиприроды; зло — это нечто непреднамеренное внутри преднамеренного, не перед преднамеренным, а именно внутри преднамеренного; именно оно есть воля-необходимость.  Так исповедание сразу переносится на другой, более глубокий уровень, нежели простое раскаяние в совершенных делах; если зло существует уже при "рождении" — в символическом, а не в фактическом смысле, — то нравственное обращение есть "возрождение".  Таким образом, с помощью абсурдного понятия, создается антитип возрождения; этот тип представляет волю испытывающей воздействие пассивного начала, включенного в ее актуальную способность к выбору и освобождению" (423).
• Кант продолжал эти идеи в Очерке об изначальном злом.  Но вводя его в качестве интеллигибельного начала отменял всякий натурализм; склонность ко злу — "способ бытия свободы, идущий от свободы".  Свободная воля приобретается как преодоление зла— и это примиряет случайность зла и его предшествование.  Сама же природа зла для Кана не познаваема.
• Символическое начало зла создает трагическое измерение — как сопротивление господству этического.  Это не сопротивление, а не элемент, который свидетельствует о несводимости всего только к этике.  "Функция трагического заключается в том, чтобы ставить под вопрос уверенность, самоуверенность, претензию на критику, можно даже сказать, высокомерие морального сознания, которое берет на себя все бремя зла… трагические символы заявляют о себе в безмолвии нравственной гордыни; они говорят о "таинстве несправедливости", тяжесть которой человек не может полностью взять на себя, и свобода не в состоянии дать этому объяснение, поскольку видит это таинство в самой несправедливости… [и даже если это божественное трагическое] Может быть, действительно стоит погрузить во мрак божественное, которое этическое видение свело к морализирующей функции Судьи?  Вопреки юридическому формализму обвинения и оправдания, Бог Иова говорит "из бури"" (427).
• Герменевтика зла — частная сфера общей проблемы интерпретации религиозного символа.  Но тут проблема для философии: 1 — "Символ остается непроницаемым, непрозрачным, поскольку он дан с помощью аналогии на основе буквального значения, сообщающее ему одновременно конкретные истоки и материальную весомость, непроницаемость"; 2 — "Символ — пленник разнообразия языков и культур и в этом отношении остается случайным: почему именно эти, а не другие символы?"; 3— "Символы заставляют думать только благодаря интерпретации, которая всегда проблематична…  Непроницаемость, случайность в культуре, зависимость от проблематичной дешифровки: таковы три недостатка символа в сравнении с идеальной ясностью, необходимостью и научностью рефлексии" (436).
• При исследовании религиозных символов исходит из того, что существует "истина символа" (Гуссерль в Логических исследованиях), т.е. неслучайный характер символов, их нацеленность на означивание, наличие остаток природного свойства в отношении между означающим и означаемым, как это существует в аналогии (напр., физическое пятно и запятнанность).  Это обосновывает понимание символов как языка бытия.  На этом материале разводит феноменологическую и психоаналитическую герменевтику и исследует, как возможно их одновременное существование.
• …
• Подходит к проблеме обвинения со стороны осужденного — признание вины.
• Вслед за гегелевской критикой морального видения мира сложилась традиция осуждения осуждения (Фейербах, Маркс, Ницше, Фрейд).  Достижение психоанализа — открытие генеалогии принципа моральности — переведение и анализ его с точки зрения желания; "осуждающее [моральное] сознание становится сознанием осужденным"; обвинение становится функцией желания и страха; чего сторонился Кант.
• Демистификация обвинения дополняется демистификацией нарушения.  Грех — это не нарушение закона, но единство закона и желания, из которого рождается преступление; грешить — значит оставаться в рамках изжившей себя структуры закона, где предписание влечет за собой притязание.  противоположностью греха является не нравственность, а вера" (473).
• Димифологизация наказания.  Через апории наказания.  Соединение рационального и мифологического.  Которые ведут к сакрализации права и юридзации священного.
• Основной целью критики является миф о равнозначности сознания наказывающего и несущего наказание.  Первым методом демифологизации становится ограничение поля — чисто правовым, где логика может существовать без мифа.  И второе — использование новой логики, "логики преизобилования" (500), как память о наказании.  Т.е. фигуративность наказания, его памятность и логика преизобилования.  Фигуративность в смысле представление одних событий в других (в процессе, разбирательстве). 
• Находит аналогию (но четко разводит) правовые отношения и "поэтику воли", т.е. структуры долг, расплата, искупление.
• Но отказывается от простого отказа от наказания.  Логика наказания остается после разрушения внутри новой логики прощения (в соответствии с Св Павлом), логики, которая вместе с тем является безумной.  Статус такого разоблаченного мифа — то, что живет в памяти — как "золотой век", которого больше нет.  "Наказание больше, чем идол, которого следует уничтожить, но меньше, чем закон, который нужно обожествить" (510).