Статическая и Динамическая Религия у Бергсона

Бергсон, Анри (1859-1941).  Два источника морали и религии: [Пер. с фр.] / Примеч. А. Б. Гофмана. - М.: Канон, 1994. - 382 с.

Моральная Обязанность

• Сила привычек в обществе аналогична законам природы, их упорядочивающей силе.  Акцент на том, что это лишь аналогия, хотя «все способствует тому, чтобы заставлять нас верить, что эта упорядоченность близка к упорядоченности в природе» (8).  В частности ссылается на единодушие людей.  Но и «даже там, где моральные предписания, заключенные в ценностных суждениях, не наблюдаются, все устраивается так, чтобы они казались наблюдаемыми». 
• Но поведение людей не дает пищу мизантропии, основании для диагноза аморальности.  Мы презираем человека, лишь замечая свои слабости — «хотя нам и очень нравится строго судить других людей, мы, в сущности, считаем их лучше самих себя.  На этой счастливой иллюзии основана значительная часть социальной жизни» (8).  
• Не дискутирует вопрос о социальной природе религии — утверждает ее социальную роль, какова бы ни была природа (9).  И религия еще больше сужает промежуток между правилами общества и законами природы. 
• И наконец, оставляет место сознанию в том, чтобы подчиняться общественным правилам (11). 
• Социальные правила все же становятся частью личности — выделяет Я социальное и индивидуальное.  И моральная тревога — это расстройство отношений между ними.  На примере преступника: его стремление скрыть следы есть стремление остаться в обществе, но знание о своем преступлении показывает, что общество обращается уже не к нему.  Именно поэтому признание, раскаяние восстанавливает связь с обществом, хотя бы с одним его представителем. 
• Сводит общественный долг в конечном счете к формуле — «надо, потому что надо».  И это совершенный категорический императив — и он «инстинктивный или сомнамбулический: исполняемый как таковой в нормальном состоянии, представляемый как таковой, если рефлексия пробуждается на время достаточно долгое, чтобы он мог быть сформулирован, и недостаточно долгое, чтобы он мог найти себе разумные доводы» (24).  А у человека деятельность, которая двигается от разума к инстинкту — это привычка, там и есть зона категорического императива.  
• Различает две морали: минимальная, которая воплощается в безличных формулах, которым следуешь инстинктивно, и максимальная, которая выражается в фигуре святого, всеобщий характер первой связан с универсальным принятием какого-то закона, а всеобщий характер второй — в совместном подражании образцу (34).  И различаются характером воздействия: «в то время как естественная обязанность — это принуждение или давление, в полной и совершенной морали содержится призыв» (35). 
• Автор же видит различие в адресате: первая — для общины, вторая — для человечества.  Общинная мораль не может распространяться на все человечество просто расширением охвата — разница в сути, потому что община есть система закрытая, а человечество — открытая, их законы различны.  И этот «максимальный» тип морали как раз и имеет адресатом человечество, эта мораль остается на уровне словесных формул (до тех пор, пока случай не представится, а он чаще всего не представляется) в отличие от непосредственно действенной социальной морали.  Это мораль «любви к человечеству».  Эта мораль не является «самодостаточной, непосредственно действующей движущей силой» (37).  
• Первая мораль действует в закрытой системе, и там по сути индивид и общество совпадает (по типу клетки и организма) — именно это дает основу для утилитаристских теорий.  Вторая — обращена вовне, обращается даже шире, чем на человечество, но каждая часть в отдельности не имеет для нее значения, ее форма не зависит от содержания (милосердие сохраняется в человеке даже без единого нуждающегося). 
• Созданный характер эмоции в культуре.  
• И эмоция становится творческим началом.  При этом эмоции делятся на производные от существующих представлений и те, которые не умещаются в существующих представлениях, а являются основанием для представлений, движущим началом творчества.  Предупреждает, что речь не идет о «морали чувства», что это эмоции, которые могут производить представления и даже теории. 
• При этом ни теория как чисто интеллектуальное построение не обосновывает принятие морали, ни мораль не обосновывает достоверность теории.  Эмоция соединяет волю как порыв и ум как объясняющий момент.  Метафизика (теория) и мораль не обосновывают друг друга, они оба «выражают одно и то же, одна — в терминах ума, другая — в терминах воли; и оба выражения принимаются вместе, как только этому явлению дали в себе выразиться» (51). 
• Это позволяет описать моральные требования не в терминах давления и насилия, а в терминах «притяжения» (51).  Т.о. давление против стремления. 
• Первая мораль обязывает через давление, второй — через стремление, порыв, тот порыв, который привел к возникновению человеческого рода, социальной жизни, системы привычек.  Т.о. вторая объясняет первую, а первая лишь описывает социальное устройство.  
• Резюме.  Природа захотела сделать человека общественным.  И поскольку есть ум, то механизм должен был быть «квазиумный», в том смысле, что каждая деталь могла вновь моделироваться человеческим умом, но на уровне инстинкта обеспечивающим сохранение всего механизма целиком под угрозой перестать быть человеком.  «Инстинкт временно уступал место системе привычек, каждая из которых становилась случайной; только их общая направленность к сохранению общества оставалась необходимой, и вместе с этой необходимостью вновь появляется инстинкт» (58).  
• «Необходимость целого, ощущаемая через случайность частей, есть то, что мы называем моральной обязанностью вообще» (58).  
• Статика против движения.  «Обыденная мораль не упраздняется, но она представляется одним из моментов в ходе прогресса.  От старого метода не отказываются, но его включают в метод более общий, как это бывает, когда динамическое поглощает в себе статическое, ставшее частным случаем» (62). 
• Рациональная мораль Платона и Сократа — все равно выражают порыв, который полностью не выражается в системе понятий и идей.  Сократ всегда идет за оракулом.  Мифы сохраняются наряду с диалектикой.  И эти мифы проходят через метафизику, чтобы вновь вырваться наружу вместе с александрийским неоплатонизмом, с Плотином.  Неоплатонизм стал для учения Сократа тем, что были священные тексты для христианского духа.  И был момент борьбы — «это Сократ оказывал сопротивление Христу» (66). 
• В уме, в понятиях давление и стремление смешиваются, нет чистых давления и стремления, нет двух моралей в чистой форме — они аналитические формы.  Философия разрабатывает лишь интеллектуалистские теории долга и потому терпит поражение. 
• Проводит это различие в справедливость.  Первая часть — соразмерность, баланс и равенство (классические теории справедливости).  Но это не имеет ничего общего с правами человека — которые все есть несоизмеримость и абсолют.  Они не производятся обществом из себя, они есть — «скачок вперед, который происходит только в том случае, если общество решилось на эксперимент» (79).  
• Почему про права человека — потому что именно это концепция сделал такой важной идею справедливости (для рабов не было справедливости, общественная безопасность была высшим законом) (80).  
• Эти силы — приказа и призыва/эмоции «действуя в различных участках души, проецируются на промежуточной плоскости, плоскости ума» (90).  Но в уме остаются «проекции» того и другого.  Проекции эти смешиваются и поникают друг в друга — «отсюда следует перемещение приказов и призывов в понятия чистого разума».  «Справедливость… расширяется посредством милосердия; милосердие… принимает форму справедливости; элементы нравственности становятся однородными, сопоставимыми и почти соизмеримыми между собой; моральные проблемы выражаются точно и решаются методично».  
• Рационализм морали.  Но разум не источник, он оформляет моральные требования.  Мораль «просто прибавлялась, как художественное дополнение, к обязанностям, которые существовали до нее и делали ее возможной» (94). У разума нет силы производить действие, действуют другие более мощные силы (95).  
• Ум не создает обязанности.  Он лишь обосновывает ее — обязанность возникает там, где вмешивается ум, без него обязанность действует как необходимость, инстинктивно.  Ум же, введя элемент сомнения в обязанность, сам же и обосновывает эту обязанность, своими или общественными интересами.  Сама же принудительная сила не в уме. 
• Мораль — основа всеобщего общества (102) — возможно, недостижима, но обосновывая мораль, позволяет существовать в обществе.  

Статическая Религия 

• Сознание действует одинаково у первобытного человека и в современном обществе.  Различие — в материале, к которому оно прилагается. «по-видимому, потому, что у общества здесь и там потребности неодинаковы» (111).  
• Так же критика Дюркгейма, который выделял «коллективное мышление» — но критика на уровне «мы такого не видим».  
• И причина заблуждений — в том, что сознание рассматривалось само по себе, ни для чего, операции сознания — безотносительно задач, которые они решают.  Рассмотрение через функционирование дает представление о структуре.  Не наоборот.  Польза, которую сознание извлекает, должна определять структуру.  
• Существование вне общества сравнивает с анастомозом пчел вне улья — и это скука (112).  
• Мифотворчество — имитация опыта (когда опыта еще нет), который был дан уму для того, чтобы испытывать его.  
• Жизнь/жизненный порыв не объясняется правилами биохимии.  Движение определяется несвязанными и разнонаправленными одиночными мутациями — без объяснения их скоординированности.  Но такое описание — это использование принципа экономии, который рекомендован позитивной науке, но не устанавливают факт (120).  А факт в том, что эволюция имеет направление. 
• Также и передача приобретенных свойств по наследству — спорно и редко.  Это тоже a priori, а чтобы сделать его причиной, его объявляют регулярно действующим. 
• Ум и социальность — факторы биологической эволюции (124) — точнее, задача вернуть их в биологию.  
• Социальность «в состоянии простой тенденции она существует повсюду в природе» (125).  В завершенных, но противоположных формах — у муравьев и человека.  Уже организм является коллективом биологических существ, едва дифференцируемых (клеток) — так, чтобы распределить работу. 
• Ум — соответственно противостоит инстинкту в этих двух формах социальности.  В пра-форме они были не различны. 
• И ум — это фактор, который стремится разорвать социальное и порвать с социальным, которое при этом является основной заботой природы (индивид должен погибнуть ради общего).  Чтобы противостоять этому деструктивному началу ума нужен инструмент, «потенциальный инстинкт» или его остатки, но с той же функцией.  Этот инструмент «не может действовать прямо, но, поскольку ум воздействует на представления, он породит среди них «воображаемые» представления, которые восстанут против представления о реальном и которым удастся, через посредство самого ума, противодействовать интеллектуальной работе» (128).  И эта защита социального на пользу и самому индивиду. 
• Религия — есть такая форма мифотворчества, потенциального инстинкта, защищающего социальное существование.  
• Впрочем, автор «стилизует» реальную картину.  Добавляет драматизм.  Общественное не отделимо от личного. 
• И «идея индивидуальной ответственности далеко не так проста» (132).  Правосудие, карающее виновного, относительно новая идея.  Ранее действовала идея зла, заражающего все общество.  Но тенденция развития в сторону индивидуальной ответственности уже есть — «становясь все более и более явной по мере того, как религия, определяя свои собственные очертания, становится более откровенно мифологичной» (133).  Миф, впрочем, никогда не различит полностью реальность природную и моральную, физический мир и норму.  Фемида — мать и времен года, и Дике, мать и физического, и морального закона.  И смешение сохраняется и в языке, напр., в словах порядок (устройство и команда), правило (постоянство и предписание), нравы и нравственность.  
• Цивилизация для автора как склад знаний, никакой интериоризации не происходит, под этим слоем все тот же первобытный человек (136). 
• Идея смерти (которой нет у животных) — препятствие жизни, который есть общий принцип природы.  Для нейтрализации этой опасной идеи возникает преставление о жизни после смерти.  Основой для такого представления является представление о существовании тела помимо материального, напр., в отражении в воде.  Это представление является вполне естественным.  А уже оно ведет к анимации, одушевлению всей природы, представлению о существовании внешнего источника энергии, который сохраняется после гибели материального тела.  И такая идея — самая первая «естественная» идея (142). 
• При этом «вообще говоря, мы не решаемся рассматривать как первобытное, мы бы сказали, как естественное, представление, которое мы и сегодня не сформировали бы естественным образом.  Мы считаем, что то, что было первобытным, не перестало им быть, хотя чтобы его обнаружить, может быть, необходимо усилие, направленное на внутреннее самоуглубление» (144).
• Ум и смерть в постоянной связке.  Смерть от ума, из ума.  И противостоят жизни и природе.  В общем и ум у него «по сути» — «предполагает комбинацию средств для достижения отдаленной цели [отличие от инстинкта, где нет дистанции между целью и действием]; он предпринимает также такие действия, которые он не волен полностью осуществить» (148).  
• Критикует Леви-Брюля, который различает современной общество от первобытного на том основании,ч то у первобытных первична мистическая причина события/явления.  Это не значит, что он не видит непосредственную физическую причину, мистика действует дальше — на уровне значения события/явления — поскольку оно имеет значение для человека, то значит оно должно включать и «намерение» — такова естественная логика рассуждения.  Наука нас от этого отучила.  Но не во всем — напр., в том, что мы называем удачей — она по сути проекция нашего решения и намерения — мы не отрицаем физических причин во всем, что происходит между нашей ставкой и остановкой шарика на рулетке, но затем мы добавляем удачу, чтобы объяснить успех или неуспех ставки.  Впрочем, понятие удачи непонятно первобытному мышлению, где «случайности нет» (158). 
• Это намерение возникает и в отношении сил природы — прим. землетрясения, «оно хотело все разрушить» (168).  И это способ справиться со страхом: «Страх парализующий — это тот, который рождается из мысли, что ужасные и слепые силы готовы бессознательно стереть нас в порошок.  Именно так материальный мир представляется чистому уму.  Научная концепция землетрясения… будет самой опасной из всех до тех пор, пока наука, несущая нам ясное видение опасности, не даст нам какого-нибудь средства избежать ее.  Против этой научной концепции и, шире, против умственного представления, которое она только что уточнила, возникает защитная реакция перед лицом серьезной и неожиданной опасности» (168). 
• «Событие» таким образом превращается в «индивида» с той лишь разницей, что это «индивид, не имевший принадлежащего ему тела, так как он был лишь синтезом обстоятельств, но у него была своя весьма элементарная душа, которая едва отличалась от намерения, по-видимому, проявляемого обстоятельствами» (170). 
• Существование маны часто считает свидетельством существования «первобытной философии» (177).  Но сомневается в возможности таких абстракций на таких ранних этапах развития — «прежде чем философствовать, надо жить» (177).  И доказательство — связь маны с магией (178).  Но абстрактна идея маны следует за практикой магии. 
• Магия содержит элементы науки (в обоих случаях манипуляция материей с целью).  Но наука (цивилизация) движима внешними угрозами, которые и создают импульс к изменению.  У первобытного общества «слишком легкая жизнь», они отравлены продуктами «лени» (185), а именно магическими обрядами, по крайней мере то, что в них избыточного и всепоглощающего.   
• С религией отношение как части и целого — на основании общности фукции, «мера предосторожности природы против некоторых опасностей, котоырм подвергается умное существо» (187). 
• Но расходятся в представлении действующих сил.  Персонификация сил — позднее представление.  Изначально — представление некоторой обращенности природы к человеку, «намерения» (189).  И это ощущение доступно и сейчас в ощущении «действенного присутствия» в ситуации внезапного потрясения.  Направленность этого действия не важна, «намерение может не быть добрым, «но по крайней мере мы значим что-то во Вселенной» (189). 
• Общая схема формируется т.о.: за ум человек расплачивается неуверенностью в своих действиях и последствиях + расхождением индивидуальных интересов и интересов общества, в котором он живет (свободой от общества) — «человек не может осуществлять свою способность мыслить без представления о неопределенном будущем, вызывающем у него страх и надежду.  Он не может размышлять о том, чего природа требует от него как от общественного существа, которое она из него сделала, не говоря себе, что часто ему будет выгодно пренебрегать другими, заботиться только о себе» (220).  Этот ум создала природа же.  И — чтобы сбалансировать другой полюс общественного существования, основанный на инстинкте муравейник.  И девиации, порожденные умом выправляет миф.  Т.о. религия — «защитная реакция природы против того, что может быть угнетающим для индивида и разлагающим для общества в деятельности ума» (221). 
• Предупреждает против смешения религии и морали (221). 

Динамическая Религия

• Спрашивает, почему же творческого потока не хватило на то, чтобы полностью нейтрализовать негативную работу ума (ведь человек — апофеоз этого потока).  
• Мистицизм присущ христианской религии (еврейский профетизм в основе), и религия становится для мистицизма тем, чем является популяризация для науки (259).  
• Бог Аристотеля связан с теорией идей Платона.  Это Идея Идей, Мысль Мысли, ничего общего с греческими божествами.  Но именно это бог любой метафизики.  Но истоки этого Бога — «сжатие всех идей в одну единственную».  А эти идеи «способствуют прежде всего подготовке воздействия индивида и общества на вещи», общество «поставляет» их индивиду, и обожествление есть обожествление социального.  Для упрощения труда или для кооперации мы сводим определенное количество вещей к идеям, переводим их в слова, и каждая такая идея/категория представляет неподвижное свойство или состояние на определенном этапе становления.  «Реальное — это движущееся или, точнее, движение, и мы воспринимаем лишь непрерывные ряды изменения» (262).  Но чтобы осуществлять «производительный труд, являющийся собственно целью человеческого ума» мы должны фиксировать остановки.  Но эти остановки, которые «сводятся к чистым видимостям», в наших глазах приобретают свойства реальности, именно потому что связаны с нашим воздействием на вещи.  «Покой становится, таким образом, предшествующим и высшим по отношению к движению, которое оказывается не более чем возбуждением с целью достижения этого покоя.  Неизменность оказывается, таким образом, над изменчивостью, который есть только некий недостаток, нехватка чего-то, поиск окончательной формы…  Длительность тем самым становится упадком бытия, время — утратой вечности» (263).  Аристотелевская концепция «состоит в обожествлении и общественного труда, подготавливающего возникновение языка, и индивидуального производительного труда, требующего шаблонов и образцов» (263).  И все проблемы философии объясняются тем, что это божество, которому люди никогда и не думали молиться. 
• В итоге сводит мистический вклад позитивного определения Бога (в отличие от философского, чисто отрицательного) к тому, что Бог есть любовь и объект любви.  
• Дальше — мясо: любовь, творческая энергия и слюни философского творчества как мистического постижения любви…  

Заключительные Положения.  Механика и Мистика 

• Иллюзии интеллектуалистской концепции Бога.  Иллюзия ускоряющегося прогресса.  Иллюзия бесконечной эволюции, отсутствия начальной точки, отсутствия морали, возникшей вместе с человеком.  Однако такая изначальная мораль + закрытой человеческое общество со статичной религией автору необходима (293). 
• Природа создала для человека лишь закрытые малые общества.  Но и условия для расширения.  Но не создала механизма управления большим обществом.  Впрочем, насилие остается таким механизмом (302) — «природа на самом деле не имеет в своем распоряжении ни тюремного заключения, ни ссылки; она признает лишь смертный приговор» (303).  Демократия, в итоге, самое позднее изобретение, поскольку основана на идеальном человеке, относящемся к другим как к себе, одновременно законодатель и поданный (Кант). 
• Закрытое общество иерархично, замкнуто…  и потому воинственно.  Инстинкт войны первичен.  Вопрос лишь в возможности обуздать (не исключить) — и это возможно на уровне мотивов, поскольку инстинкт войны «цепляется за рациональные мотивы».  «Устранить эти причины или ослабить их следствие — вот основная задача международной организации, стремящейся ликвидировать войну [Лига Наций]» (314).