...Леви-Строс о Бриколаже...

Леви-Строс, Клод (1908-2009.).  Первобытное мышление / Пер., вступ. ст. и примеч. Островского А. Б. — Москва: Республика, 1994. - 382 с.

Тотемизм Сегодня

• Начинает с аналогии между концептуализацией истерии и тотемизма — как общий научный прием — невозможность тотализации заставляет просто выбрасывать из поля внимания то, что не вписывается.  В итоге первобытные люди (как и психические больные) становятся «более специфическими, чем они есть на самом деле» (38).  Речь идет о тенденции науки «выстраивать порознь, в виде какой-то «природы» те человеческие феномены, которые ученые предпочли бы счесть внешними относительно своего собственного морального универсума, чтобы иметь спокойную совесть» (38).  
• Для изменения форм изображения Эль Греко понадобился дефект зрения.  Затем это стало признаваться — «вживление форм культуры внутрь порядка природы и, если они там признавались, тотчас же детерминировали выделение других форм, которым приписывалась универсальная значимость.  Делая из истерии либо из художника-новатора аномальное явление, многие позволяли себе, по-видимому, роскошь верить, что они нас не касаются и что они фактом своего существования не ставят под угрозу принятый социальный, моральный или интеллектуальный порядок» (39). 
• Тотемизм также как линия между цивилизацией и первобытным обществом.  Связь с жертвоприношением.  И в отношении последнего существенным является связь между служителем, божеством и жертвой — чем бы она ни была, с ней обращаются, как с живой, поскольку живая может выполнить искупительную функцию.  И оттого в жертвоприношении всегда есть зародыш смешения с животным и выход в зону божества. 
• Тотемизм, между тем ускользает от определения — «самое большее, он состоит в определенном расположении неспецифических элементов» (41).  
• В итоге отвергает теологическое значение тотемизма, и сводит его к функции социальной организации — в частности, ссылка на частое совпадение с экзогамией.  И это ставит проблему «логической мощи денотативных систем, заимствованных их природных царств» (47).  
• Сложный анализ теорий тотемизма.  
• Выбор животных в качестве тотема не объясняется утилитарно (86).  Почему же именно животные и растения?  На примере близнецов и их наименования по именам птиц показывает, что наименование является результатом цепи логических ментальных связей (91), которые несводимы к линейной связи.  Это метафорическая связь (92).  Т.е. ассоциация не с предметами природы, а с их восприятием (которое не в них) — а это восприятие есть Бог — связь не дуальная, а тройственная с участием Бога. 
• Животные выражают определенные оппозиции и задают дуальную структуру — пример связи сокола и ворона (оба плотоядные, но один хищник, а другой питается падалью).  Т.е. принцип ассоциации — «хороши, чтобы думать» (97).  
• Этот анализ требует тотального анализа социальной реальности, где каждый из уровней взаимодействует со всеми остальными.  Антропология, т.о., «подтверждает гомологию структуры между человеческим мышлением в действии и человеческим объектом, к которому оно применяется.  Методологическая интеграция глубинного основания и формы по-своему отражает более существенную интеграцию — метода и реальности» (99).  
• Его вдохновителем является Рэдклифф-Браун.  И в Двух источниках морали и религии Бергсона находит аналогию теории Рэдклифф-Брауна.  А это ставит вопросы об истории идей вообще — и о постулатах, которые лежат в исследованиях тотемизма вообще.  Критикуя логическую цепочку Бергсона, отмечает, что у него животные появляются также как проводники принципа дуальности.  
• И эта находка его восхищает, поскольку доказывает для него, что «нет пропасти между логикой религиозного мышления и логикой научного мышления» — цитата из Дюркгейма.  Впрочем, восхищает еще и фактическое признание Дюркгеймом интеллектуального характера деятельности человека внутри социального, чем тот часто пренебрегал. 

 Неприрученная Мысль 

• Примитивные классификации не отвечают критерию сугубой практичности.  Они — аналогично — научным классификациям направлены на упорядочивание, снижение хаоса мира.  Каждая сакральная вещь должна быть на своем месте — точнее, ее пребывание на своем месте делает ее сакральной, при нарушении (даже мыленном) разрушается весь миропорядок, тонкости ритуалов = «микрораспределение» (121).  Цит. Юбера и Мосса, для которых магическое мышление — «гигантская вариация на тему принципа причинности», он «отличается от науки не столько незнание мили пренебрежением детерминизмом, сколько требованием более властного и более прямолинейного детерминизма, который наука может счесть безрассудным или поспешным» (121).  
• Парадокс неолитической революции — ее остановка после напряженного развития.  И это вопрос научных стратегий.  Та наука строилась на чувственной интуиции, не на рациональной основе.  «Наука конкретного» (126).  
• Метафора бриколажа (126).  Принцип — это может всегда сгодиться.  В итоге элементы получаются полу-специализированными.  Этого достаточно, чтобы бриколеру не требовалось знаний и инструментов по всем областям знания, но не достаточно, чтобы установить одно четкой использование каждого элемента.  «Каждый элемент воспроизводит одновременно целую совокупность отношений, и конкретных, и потенциальных; это операторы, но пригодные для каких-либо операций одного типа» (127).  Т.о., элементы мифологической рефлексии находятся между перцептами и концептами.  Первые связаны с конкретной ситуацией появления, «в то время как обращение ко вторым потребовало бы, чтобы мышление могло, хотя бы на время, заключить в скобки свои проекты».  А связь между образом и понятием, т.е. означающим и означаемым, осуществляет знак.  
• Бриколаж — компромисс между структурой инструментов и структурой проекта.  И этот бриколаж никогда не останавливается — тут же подвергает себя ревизии.  
• Мифология — интеллектуальная форма бриколажа.  Наука строится на различении случайного и необходимого = случая и структуры.  Она выделяет «первичные качества», оставляя в стороне остальные.  А мифу свойственно вырабатывать структурированные совокупности не непосредственно наряду с другими совокупностями, а используя остатки и осколки событий — odds and ends, des bribes et des morceaux.  И в сноске: «мифологическое мышление возводит ансамбли структур посредством одного структурированного ансамбля — языка; но оно овладевает этим не на уровне структуры, а строит свои мировоззренческие дворцы, используя строительный мусор от прежнего социального дискурса» (130).  Переворачивание отношения между синхронией и диахронией — миф разрабатывает структуру, расставляя события, осколки событий, а наука, учреждая себя, «приходит в действие» и создает в форме событий свои средства и результаты благодаря структурам, производимым ею непрестанно — благодаря гипотезам и теориям.  
• Вводит в эти отношения искусство.  Тема уменьшенной модели — такой является любое произведение искусства, не смотря на размеры (напр., Сикстинская капелла все равно уменьшенная, поскольку предмет изображения — конец света).  Редукция как этап познания предмета — отход от чувственно постигаемого к умственно постигаемому.  
• Теперь — про соотнесение игры и ритуала.  ИГра определяется совокупностью правил, которые дают возможность неограниченному числу партий.  А ритуал — привилегированная партия, поскольку она создает равновесие между участниками.  Игра исходит из симметрии (одинаковых правил), чтобы привести к иерархии (выигравших и проигравших) — разделительная.  Ритуал — наоборот из начального неравновесия структурирует баланс — соединительный — всех участников перевести на сторону выигравшей партии с помощью событий, природа и порядок которых имеют поистине структурный характер. 
• Проблематичность логики в отношении «останков» и «обломков».  Они освобождаются от необходимости связей, которая задавала логика их прежнего становления.  Но и в качестве обломков они могут стать элементами иной логики — но не в качестве сырья, а они все же сохраняют в себе совокупность необходимых отношений, которые будут влиять на дальнейшее использование.  Необходимость отношений этих «обломком» «предстает непростой и неоднозначной, она существует в качестве инвариантности семантического или эстетического порядка, характеризующих группу преобразований, которым они соответствуют, но которыми, как мы видели, не ограничиваются» (140).  Они уже не обладают подлинным бытием, как, например, изготовленные предметы, произнесшие речь, в результате которой они стали неопределенными обломками; однако в другом отношении, у них должно быть этого предостаточно, чтобы с пользой участвовать в образовании бытия нового типа: это бытие состоит в размещении, где… знаки занимают положение означаемых вещей».  И размещения определяются закономерностями и случайностью.  Называет это «конкретной логикой» (141). 
• Эта логика представляется как более зрелая — в описании индейцев они обладают ею в отличие от белых в силу длительности проживания в местности, супружества и потомства с явлениями мира (142).  «Ничто не взывает здесь к посредничеству так называемого «принципа сопричастия» или к какому-либо мистицизму, запеченному в тесте метафизики и постигаемому нами не иначе, как сквозь искажающую призму официальных религий» (142). 
• Тотемизм — оператор, позволяющий преодолеть оппозицию природы и культуры — в отличие от Дюркгейма и Малиновского, которые относили его к одному или другому из этих явлений (183).  Код, который позволяет перемещаться между этими системами.  
• Вопрос — почему этот код не просто распределяет, но еще и предписывает (напр., в пищу и браке)?  
• Соотнесение тотемизма и каст — тотемизм не является автономным институтом первобытных обществ, а является modus operandi в разных обществах (214).  
• Называет ошибкой изоляцию в этнологии одного из планов классификации (животные и растения) — но любая классификация предполагает другие уровни классификации (219).