Сергей Ушакин. Ужасающая мимикрия самиздата
"Как я показал ранее, анализ происхождения и логики самиздатского сопротивления в Советском Союзе требует специфического понимания сути власти — как системы отношений, которая ограничивает и — одновременно — производит субъекта. Этот вывод остается верным и в отношении цензуры, которая задает систему ограничений и в то же самое время делает возможной формы речи. В одном из своих текстов Фуко предложил анализировать ГУЛАГ [52]как «экономико-политический оператор в социалистическом государстве» [53]. Я утверждаю, что феномен социалистической законности, вокруг которого правозащитники выстраивали свою политическую идентичность и свои политические стратегии, можно рассматривать как политико-экономический оператор сходного типа. Этот оператор одновременно подчиняет диссидентов определенной дискурсивной логике (власти закона), наделяя их знанием режима и позицией по отношению к этому режиму. С этой точки зрения, диссидентское движение отлично иллюстрирует заключение Фуко о том, что «не существует отношений власти без сопротивлений; сопротивления оказываются более действительны и действенны именно потому, что они образуются там, где осуществляются отношения власти; так что, чтобы стать действительным, сопротивлению власти не нужно приходить извне… Оно становится лишь сильнее, локализуя себя в месте власти» [54]. Будучи понятыми таким образом, формы диссидентского сопротивления — будь то призыв заключенных подтвердить их политический статус или попытка советских интеллектуалов давать Коммунистической партии советы о том, как избежать разрыва с западными коммунистами, — выглядят абсолютно логичными. Только локализуя себя в уже существующем дискурсивном поле, только принимая на себя сложившиеся дискурсивные условия, можно рассчитывать на то, чтобы стать участником дискурсивных обменов.
Существует, однако, определенная разница между тем, чтобы принимать правила и быть сформированным правилами. Некоторые исследователи упускают суть, видя ошибку диссидентов в их неспособности создать альтернативный дискурс [55]. Зависимость диссидентского дискурса от режима отражает фундаментальный факт онтологической — то есть дискурсивной — близости диссидентов режиму, которому они решили подражать (даже в 1977 году Григоренко настаивал на том, чтобы считать обязательным начало «плодотворного диалога» между советскими властями и диссидентами [56]). Настойчиво стремясь заставить режим воспринимать себя в виде легитимных противников и оппонентов, диссиденты оказались в «плену… субъектных позиций», которые они так стремились защитить [57]. Требуя от правительства уважения к собственной Конституции и указывая на нарушения закона властями, диссиденты использовали легалистский дискурс с удивительно парализующими результатами. С одной стороны, они добились определенной защиты от произвола советского государства. Как это сформулировал Буковский: «Мы были нормой, они были нарушителями нормы» [58]. В то же самое время эта конституирующая зависимость нормы от возможности ее нарушения превратила советских «нарушителей нормы» в основание этого политического режима. В результате, дискурсивная зависимость диссидентов от режима помешала им стать реформаторами режима. Попытки привнести иной дискурс — то есть, по сути, возможность дистанцироваться от господствующего символического порядка — были бы равносильны попыткам поместить себя вне той системы, на которую диссиденты так хотели повлиять.
Как я уже отмечал, одна из проблем с публичным/скрытым противопоставлением господствующих и подчиненных заключается в определенной редукции спектра возможных стратегий сопротивления к «индивидуальному совершенствованию механизма постоянного переключения между частным и официальным» [59]. Для этого подхода характерна и еще одна форма редукции, сводящая возможности социального движения к челночным колебаниям «между двумя мирами — миром начальства и закулисным миром подчиненных» [60]. Идея миметического сопротивления позволяет уйти от такого географически расчлененного восприятия процесса дискурсивного конструирования господствующих и подчиненных. Фукодианское понимание власти/сопротивления позволяет мне говорить о господствующих и подчиненных как принадлежащих к одному и тому же дискурсивному полю, как относящихся друг к другу скорее внутридискурсивно, чем междискурсивно [61]. Занимая разные субъектные позиции, господствующие и подчиненные обращаются к одному и тому же словарю символических средств и риторических приемов. И ни господствующие, ни подчиненные не могут поместить себя «вне» этого словаря. Как отмечал Фуко, «здесь нет обочины, на которую могли бы сойти те, кто хочет порвать с системой» [62]."
Комментариев нет:
Отправить комментарий