Форсайт и Баланчин в Большом
Большой театр нынче уж не тот, что был: планы свои старается строить заранее и даже – информировать о них, и как объявил, что будет у него "свой Форсайт", так и сделал. И рекламную компанию провел, построив ее на слове "радикальный" и суффиксальных производных от него, и представил два новых одноактных балета, "Herman Schmerman" того самого Уильяма Форсайта на музыку его неизменного композитора Тома Виллемса и "Рубины" Джорджа Баланчина на каприччо для фортепиано и оркестра Игоря Стравинского.
Сам Форсайт, впрочем, как говорят, не приезжал. Ну, да что с него взять – чудак, компьютерными технологиями какими-то увлекся… Он теперь почти как Гудвин из "Волшебника Изумрудного города" – никто его не видит, но все по-прежнему боятся.
В отличие от Мариинского театра, где "великому и могучему" еще почти десять лет назад посвятили аж целый вечер, включив чуть ли ни все его манифесты во главе с беспрецедентным "In the Middle Somewhat Elevated", Большой театр к Форсайту прикоснуться решил слегка и приобрел лишь коротенький балетец, который Форсайт создал в рамках первого Diamond Project 1992 года в New York City Ballet. Тогда Форсайт поставил на всемогущую Венди Веллан и ее текучего партнера Альберат Эванса двухчастное па-де-де, к которому позднее прирос формально несвязанный с ним квинтет.
Ничего радикального в "Herman Schmerman", конечно, нет. Хореография Форсайта, построенная на вывернутых конечностях, раскачивании упругого корпуса до точки падения, скручивании линий тела, контрдвижениях и смещении центра тяжести, узнается сразу и теперь уже вряд ли вызовет сейсмические реакции. Впрочем, смотреть балет исключительно любопытно, как своего рода ребус, в котором привычные классические па, позиции, пор-де-бра зашифрованы, преобразованы, часто гипертрофированны и оттого приобретают новые смыслы и значения.
При этом в отношении "Herman Schmerman" такое "рассечение" танцевального текста оправдано, поскольку не про это ли ставил Форсайт – про танцевальный агон, про то, кто лучше, кто круче, кто сейчас "сбацает", то ли в балетном классе, то ли на танцполе. Примитивный студийный свет, падающий сверху, оставляет в тени лица, но с анатомической точностью высвечивает каждую мышцу, связку на перетруженных ногах и плечах танцовщиков. Артисты входят на сцену из разных кулис, с легкостью обрывают движение в кульминационной точке, переходя на усталый шаг, подбадривают друг друга, подталкивают бедром, приобнимают за плечи, ищут во взглядах друг друга поддержку и восхищение. И в конце все дружно уходят за горизонт.
Форсайтовская деконструкция произвела на идеологов новой программы Большого такое неизгладимое впечатление, что они решили, рушить – так рушить, и вторым премьерным спектаклем поставили выдранную из трехчастных "Драгоценностей" вторую часть "Рубины".
Баланчин поставил "Драгоценности", включающие помимо "Рубинов" еще "Изумруды" на музыку из оперы Габриэля Форе "Палеас и Мелизанда" и "Бриллианты" на Третью симфонию Петра Ильича Чайковского, в 1967 году все для того же New York City Ballet. По рассказам самого Баланчина, его вдохновляли камни Van Cleef & Arpels, их красота и излучаемый glamour (не путать с нашим гламуром). Прозаический, даже материальный, хотя и небанальный, сюжетец благодаря баланчинскому чувству театральности, его хореографической всеядности и музыкальности превратился в самый совершенный трибьют французскому, американскому и русскому балету (замечу ради справедливости, что сам хореограф, как мог, открещивался от этих ассоциаций).
Этот первый full-length бессюжетный балет немедленно стал международным блокбастером и переставлялся во всех уважающих себя труппах. Именно "Драгоценностями", с летящими бедрами Дианы Вишневой в "Рубинах" и гипнотической диагональю Ульяны Лопаткиной и Игоря Зеленского в "Бриллиантах", Мариинский театр в свое время окончательно утвердил за собой статус властителя умов и душ.
И память остается единственным утешением, поскольку поставленные самостоятельно, лишенные обрамления из солнечных зайчиков "Изумрудов" и имперской округлости "Бриллиантов", расцвечивающие холодное сияние других камней теплые и родные "Рубины" превратились в рассыпанные побрякушки, вчерашние конфетти, уныло лежащие под ногами. А радость от рук-мельниц и раздираемой поклонниками вапирессы после форсайтовских вывертов "Herman Schmerman" превращается в досаду на кривляние… и карета безжалостно превращается в дряблую тыкву.
Нет, конечно, сомневаться в качестве хореографии новых балетов Большого театра не приходится – выбрали проверенное годами и даже поколениями, почти что с плеча старшего брата. Однако в качестве кураторского проекта новая программа оставляет в состоянии глубокой задумчивости.
Понятно и вызывает искреннее сочувствие стремление театра решить свои воспитательные, коммерческие или кадровые задачи. Хотя коммерческий потенциал такой "негастрольной" программы призрачен, а исполнительских откровений в составе, который танцевал первый премьерный вечер, не наблюдалось (за исключением блестящего сольного выхода Анны Тихомировой в пятерке "Herman Schmerman"). Но бухгалтерия эта скучна, а никакого художественного приращения вечер не содержит.
Впрочем, нет худа без добра. И невысокий горизонт ожиданий позволил руководителям театра полностью вывести за рамки процесса всех "народных" и "заслуженных", закрепив, наконец, отсроченную на пару лет смену поколений в театре.
Большой театр нынче уж не тот, что был: планы свои старается строить заранее и даже – информировать о них, и как объявил, что будет у него "свой Форсайт", так и сделал. И рекламную компанию провел, построив ее на слове "радикальный" и суффиксальных производных от него, и представил два новых одноактных балета, "Herman Schmerman" того самого Уильяма Форсайта на музыку его неизменного композитора Тома Виллемса и "Рубины" Джорджа Баланчина на каприччо для фортепиано и оркестра Игоря Стравинского.
Сам Форсайт, впрочем, как говорят, не приезжал. Ну, да что с него взять – чудак, компьютерными технологиями какими-то увлекся… Он теперь почти как Гудвин из "Волшебника Изумрудного города" – никто его не видит, но все по-прежнему боятся.
В отличие от Мариинского театра, где "великому и могучему" еще почти десять лет назад посвятили аж целый вечер, включив чуть ли ни все его манифесты во главе с беспрецедентным "In the Middle Somewhat Elevated", Большой театр к Форсайту прикоснуться решил слегка и приобрел лишь коротенький балетец, который Форсайт создал в рамках первого Diamond Project 1992 года в New York City Ballet. Тогда Форсайт поставил на всемогущую Венди Веллан и ее текучего партнера Альберат Эванса двухчастное па-де-де, к которому позднее прирос формально несвязанный с ним квинтет.
Ничего радикального в "Herman Schmerman", конечно, нет. Хореография Форсайта, построенная на вывернутых конечностях, раскачивании упругого корпуса до точки падения, скручивании линий тела, контрдвижениях и смещении центра тяжести, узнается сразу и теперь уже вряд ли вызовет сейсмические реакции. Впрочем, смотреть балет исключительно любопытно, как своего рода ребус, в котором привычные классические па, позиции, пор-де-бра зашифрованы, преобразованы, часто гипертрофированны и оттого приобретают новые смыслы и значения.
При этом в отношении "Herman Schmerman" такое "рассечение" танцевального текста оправдано, поскольку не про это ли ставил Форсайт – про танцевальный агон, про то, кто лучше, кто круче, кто сейчас "сбацает", то ли в балетном классе, то ли на танцполе. Примитивный студийный свет, падающий сверху, оставляет в тени лица, но с анатомической точностью высвечивает каждую мышцу, связку на перетруженных ногах и плечах танцовщиков. Артисты входят на сцену из разных кулис, с легкостью обрывают движение в кульминационной точке, переходя на усталый шаг, подбадривают друг друга, подталкивают бедром, приобнимают за плечи, ищут во взглядах друг друга поддержку и восхищение. И в конце все дружно уходят за горизонт.
Форсайтовская деконструкция произвела на идеологов новой программы Большого такое неизгладимое впечатление, что они решили, рушить – так рушить, и вторым премьерным спектаклем поставили выдранную из трехчастных "Драгоценностей" вторую часть "Рубины".
Баланчин поставил "Драгоценности", включающие помимо "Рубинов" еще "Изумруды" на музыку из оперы Габриэля Форе "Палеас и Мелизанда" и "Бриллианты" на Третью симфонию Петра Ильича Чайковского, в 1967 году все для того же New York City Ballet. По рассказам самого Баланчина, его вдохновляли камни Van Cleef & Arpels, их красота и излучаемый glamour (не путать с нашим гламуром). Прозаический, даже материальный, хотя и небанальный, сюжетец благодаря баланчинскому чувству театральности, его хореографической всеядности и музыкальности превратился в самый совершенный трибьют французскому, американскому и русскому балету (замечу ради справедливости, что сам хореограф, как мог, открещивался от этих ассоциаций).
Этот первый full-length бессюжетный балет немедленно стал международным блокбастером и переставлялся во всех уважающих себя труппах. Именно "Драгоценностями", с летящими бедрами Дианы Вишневой в "Рубинах" и гипнотической диагональю Ульяны Лопаткиной и Игоря Зеленского в "Бриллиантах", Мариинский театр в свое время окончательно утвердил за собой статус властителя умов и душ.
И память остается единственным утешением, поскольку поставленные самостоятельно, лишенные обрамления из солнечных зайчиков "Изумрудов" и имперской округлости "Бриллиантов", расцвечивающие холодное сияние других камней теплые и родные "Рубины" превратились в рассыпанные побрякушки, вчерашние конфетти, уныло лежащие под ногами. А радость от рук-мельниц и раздираемой поклонниками вапирессы после форсайтовских вывертов "Herman Schmerman" превращается в досаду на кривляние… и карета безжалостно превращается в дряблую тыкву.
Нет, конечно, сомневаться в качестве хореографии новых балетов Большого театра не приходится – выбрали проверенное годами и даже поколениями, почти что с плеча старшего брата. Однако в качестве кураторского проекта новая программа оставляет в состоянии глубокой задумчивости.
Понятно и вызывает искреннее сочувствие стремление театра решить свои воспитательные, коммерческие или кадровые задачи. Хотя коммерческий потенциал такой "негастрольной" программы призрачен, а исполнительских откровений в составе, который танцевал первый премьерный вечер, не наблюдалось (за исключением блестящего сольного выхода Анны Тихомировой в пятерке "Herman Schmerman"). Но бухгалтерия эта скучна, а никакого художественного приращения вечер не содержит.
Впрочем, нет худа без добра. И невысокий горизонт ожиданий позволил руководителям театра полностью вывести за рамки процесса всех "народных" и "заслуженных", закрепив, наконец, отсроченную на пару лет смену поколений в театре.
Комментариев нет:
Отправить комментарий